Федор Шахмагонов - Твой час настал!

Настала пора и уланам отрываться от русских конных, да не выпускали их из боя, нагоняя на «гуляй-города».

Минул полдень. Жаркое солнце опускалось за зубчатый частокол елового леса.

«Гуляй-города» сдвинули с места польскую пехоту, а гультящие Лисовского побежали первыми. Польское войско смешалось и побежало. Спасла его от полного разгрома наступавшая ночь. Бежали по знакомой дороге. Остановились в разоренной до тла Рябовой пустыни.

Сапега, Лисовский, Зборовский и Шаховской забились в келью без окон и дверей. Пахолоки принесли пеньки, чтобы было на что присесть польским воеводам. Нашлась согреться и горилка. Сапега заговорил первым.

— Плохо, панове, дело. Что-то в этой Богом проклятой стране переменилось. Или мы переменились? Или мы разучились воевать? Привыкли, что перед нами разбегались без боя. Но сегодня это не главное. Получил я, когда мы тронулись в этот проклятый поход, известие, что король двинулся в поход на Московию. Молчал, чтобы у вас не опустились руки. Мы сегодня проиграли битву не московитам, а королю.

Пан Лисовский выругался, Шаховской мгновенно понял, что пришел его час, что не надо теперь гадать, как избавить Богданку от поляков. Сами его бросят, а вторжение короля объединит всех русских вокруг имени Дмитрия.

— Вот оно и избавление от Скопинна и шведов, — молвил Лисовский. — Пусть король берет Смоленск, а в Москву мы его не пустим. Шуйскому — конец, нашему Дмитрию — престол.

Шаховской ушел спать в палатку, Зборовский и Лисовский задремали в келье. Сапеге не спалось. Он вышел из кельи.

Ночи в августе темные. Звезды сверкали, как омытые от небесной пыли. Мысли Сапеги возвратились к Марине Мнишек. Все о том же думы: не промахнулся ли, когда Марина предложила ему разделить с ней судьбу? Но всегда наготове у колеблющихся утешение: в то время такой союз был невозможен. Сила Богданки была на взлете, еще многие верили, что он и есть царь Дмитрий. Ныне самозванный Дмитрий становится никому не нужным. Королю — Смоленск, а ему, Сапеге, с Мариной вся русская земля?

Известия из Московии приходили в Вавельский замок к Сигизмунду с большим опозданием и выглядели одно утешительнее другого. Что осталось у царя Шуйского? Москва, Смоленск, да Новгород. Гонсевский и Олесницкий составили для короля чертеж Московии и отметили в нем города, покорившиеся тушинскому Дмитрию, как считалось, само собой, польскому воинству.

— Да, что же осталось у царя Шуйского? — с удивлением спросил король. — Рожинский, Лисовский и Ян Сапега завоевали Московию? Нет ли здесь преувеличения?

— Ваше величество, — ответил Гонсевский, — дуб могучее дерево. Растет тысячу лет. Вырастает не в обхват и никакие бури ему не страшны. А заведется в нем червь, в труху превратит его сердцевину. Еще долго ему стоять, если не толкнуть. Тогда рухнет...

Сравнение Московии с трухлявым дубом возбудило короля. Сигизмунд не отличался ни прозорливостью, ни умом способным понять, что движет чувствами его вельмож. И если мог разгадать грубую лесть, то движущие силы их интересов, оставались для него недоступны.

Попытки получить субсидии у папского престола не давали результатов. Оставалось одно, пользуясь конституционным правом, использовать своей властью армию, не касаясь расходов бюджетных средств, предпринять поход на свои средства.

Королева Констанция подталкивала короля на вторжение в Московию.

— Не надо ожидать поддержки Симонетте. Симонетте не Рангони, он не имеет своего мнения. Оставь всех позади: и нунция, и Рим, и Орден. Они сами придут делить с тобой лавры победителя. Никогда еще Польша не имела такой возможности повергнуть своего векового врага.

28-го мая 1609 года Сигизмунд с королевой и сыном Владиславом выехали из Кракова в Вильно, ближе к театру будущих военных действий. Подражая Юлию Цезарю, он в кругу ближних изрек:

— Рубикон перейден!

Сенаторы, узнав о намерениях короля открыть военные действия на свой счет, приветствовали его решение.

Не дал согласия гетман Станислав Жолкевский. С присущими ему независимостью и откровеностью высказался против похода в Московию, считая, что он приведет к тяжким последствиям для Речи Посполитой. Король отверг его мнение, опираясь на Гонсевского и Олесницкого, которые утверждали, что как только королевские войска окажутся у стен Смоленска, город откроет ворота, а московские бояре, изнуренные смутой, изъявят покорность королю. Король настоял на своем и Жолкевский вынужден был принять участие в походе. Шуйскому были посланы складные грамоты, что означало объявление войны. В Смоленск король послал универсал воеводе Шеину, в котором излагались цели его похода, предпринятого будто бы для спасения Московского государства от смуты и лиходейства. В универсале король утверждал, что люди Московского государства били ему челом, чтобы он ближайший приятель Русского государства, сжалился над разорением и истреблением христианских церквей и семей, и не допустил их до конечной гибели.