Энн Райс - Иисус - Возвращение из Египта

Она не отводила взгляда, но ни о чем не спрашивала меня. Ее руки лежали у меня на плечах. Глаза, не мигая, смотрели мне в душу.

Когда она заговорила снова, голос ее стал мягче, тише.

— Ты — сын Господа Бога! — сказала она. — Вот почему ты можешь убивать и воскрешать, вот почему ты можешь исцелить слепого, что видел Иосиф, вот почему ты можешь помолиться о снеге, и пойдет снег, вот почему ты можешь спорить с дядей Клеопой так, что он забывает, что ты еще маленький мальчик, вот почему ты можешь слепить воробьев из глины, и они полетят. Держи свою силу внутри. Храни ее до тех пор, пока твой Отец Небесный не покажет тебе, что пришло время использовать ее. Если он сделал тебя ребенком, то, значит, ты должен расти, как все дети, и постепенно набираться мудрости.

Я медленно кивнул.

— А теперь пойдем с нами домой, в Назарет. А не в храм. О, я знаю, как сильно тебе хочется остаться в храме, знаю. Но нет. Господь Небесный не послал тебя в дом храмового учителя или в дом священника храма, или писца, или богатого фарисея. Он послал тебя Иосифу бар Иакову, плотнику, и его невесте, Марии из рода Давида, что жила в Назарете. И поэтому ты пойдешь вместе с нами в Назарет, домой.

С Елеонской горы мы в последний раз окинули взглядом город Иерусалим.

Иосиф сказал мне то, что я уже знал: три раза в год мы будем ходить в Иерусалим и отмечать великие праздники и со временем я хорошо узнаю великий город.

Обратно до Назарета мы добрались быстро, потому что с нами не было всей семьи. И тем не менее мы не спешили и спокойно беседовали о красотах вокруг нас и о мелочах нашей повседневной жизни.

Когда мы перешли через горный хребет и увидели вдали нашу деревню, я сказал родителям, что никогда больше не оставлю их, как оставил в Иерусалиме, — то есть не предупредив. Я не пытался объяснить, что случилось. Я просто сказал, что больше им не надо волноваться: я никогда не уйду один от моей семьи.

Я видел, что мои слова их порадовали, однако они не очень хотели говорить о событиях последних дней. Они уже постарались спрятать эти воспоминания как можно глубже. И как только я замолчал, мама принялась говорить о каких-то простых вещах, касающихся хозяйства, а Иосиф слушал и кивал.

Я шел вместе с ними, но я был один.

Я думал о мамином рассказе — о словах Иосифа: что тьма пытается поглотить свет и что тьме это никогда не удается. Прекрасные слова, но это всего лишь слова.

Мысленным взором — без чувств, без слез, без дрожи — я видел человека, убитого в храме копьем, наблюдал, как истекает кровью жертвенный агнец, скорбел о неизвестных мне младенцах, убитых в Вифлееме. Я видел огонь в ночи, пожирающий небо над Иерихоном. Я снова и снова видел все это.

Когда мы вернулись домой, я присел отдохнуть.

Вошла Маленькая Саломея и остановилась рядом со мной. Я ничего не сказал ей, думая, что она поставит передо мной чашку супа или воды и уйдет, как всегда, такой занятой маленькой женщиной она стала.

Однако она продолжала стоять.

Наконец я поднял на нее глаза.

— Что? — спросил я.

Она опустилась на колени и приложила ладонь к моей щеке. Я смотрел на нее, и мне казалось, что она никогда не оставляла меня ради женских хлопот по хозяйству. Она всматривалась в мое лицо.

— Что с тобой, Иешуа? — тихо спросила она.

Я сглотнул. Я чувствовал, что мои слова будут слишком большими для меня, маленького мальчика, и все же я сказал:

— Просто я понял то, что каждый должен понять. Не знаю, как я раньше этого не видел.

Человек на камнях. Агнец. Дети. Я смотрел на Саломею.

— Скажи мне, — попросила она.

— Да! — шепотом произнес я. — Как я раньше этого не видел?

— Скажи мне, — повторила Саломея.

— Это так просто. Но пока сам не поймешь, никакие объяснения не помогут, кем бы ты ни был.

— Я хочу знать, — просила Саломея.

— Вот что я понял. Все, что рождено в этом мире, не важно как, не важно зачем, все рождено, чтобы умереть.

Она ничего не сказала.

Я поднялся и вышел на улицу. Уже темнело. Я направился за деревню, на склоны холма, где трава была мягкой и нетронутой. Там, рядом с рощицей, было мое любимое место, где мне нравилось отдыхать.

Я нашел в небе несколько первых звездочек, пробивающихся сквозь сумерки.

Рожден умереть, повторил я про себя. Да. А иначе зачем я появился на свет от женщины? Зачем мне плоть и кровь, если я не должен умереть? Больно, нет, мне не вынести такую боль. Я вернусь домой в слезах, если не перестану думать об этом, но этого больше не должно случиться. Больше никогда.