Владимир Войнович - Деревянное яблоко свободы

– А есть хорошие вести?

– Почитай.

Посетитель взял из рук Судейкина письмо и стал читать. Судейкин пристально следил за его реакцией и заметил, что на лице агента появилось страдальческое выражение.

– Жалко тебе ее? – резко спросил Судейкин.

– Жалко, – признался агент.

– Что делать, друг мой, что делать! – вздохнул Судейкин. – Дело наше такое, что личные чувства надо отставить. Последняя жертва на алтарь отечества, а потом…

– Не знаю, Георгий Порфирьевич, что будет потом, а пока вы сделали из меня заурядного шпиона.

– Ну уж скажешь тоже – шпиона. Мне и самому, брат, приходится заниматься черной работой. И я тебя понимаю и сочувствую. Ты ведь, кажется, был в нее влюблен?

– Да, она мне нравилась, – с некоторым даже вызовом сказал агент.

– Еще бы, – сказал Судейкин. – Она мне и самому нравится. Хотя я ее никогда не видел. Внешне очень хороша, а характер – камень. Очень сильный характер. Я ведь за ней давно иду след в след. Сколько раз уходила перед самым носом! В Петербурге, когда опознали Исаева и явились на квартиру, самовар еще был горячий. Теперь, думаю, не промахнемся. – Он пытливо заглянул в глаза агента. – Ты не вздумай выкинуть какой-нибудь номер. Ты у меня весь в руках. Если что, все твои показания станут известны. Но я тебя не шантажирую. Я тебя призываю: будь моим товарищем до конца, и мы сотворим такое… Мы весь мир удивим. – Он приподнялся на локте. Пижама раскрылась, обнажив его волосатую впалую грудь. В глазах подполковника появился безумный блеск. – Вот возьмем твою Фигнер и на этом пока закончим. Больше трогать никого не будем. Во всяком случае, в ближайшее время. И приступим к осуществлению главной части нашей программы. Где-нибудь в Петербурге, допустим в Летнем саду, ты со своими товарищами по партии устраиваешь на меня покушение. Я ранен (конечно, легко), выхожу в отставку. Только я вышел в отставку, умершая уже, казалось, «Народная воля» активизирует свою деятельность. Взрывы, выстрелы из револьверов, несколько удачных покушений и наконец убийство министра внутренних дел графа Дмитрия Андреевича Толстого. Для отечества, я думаю, это будет потеря не очень большая, а для нас – рубикон. Среди окружения его величества начинают поговаривать, что вот, мол, покуда был Судейкин, все было спокойно, Судейкин ушел – опять начались безобразия. У государя складывается отчетливое мнение, что надо призвать Судейкина и назначить… кем? – Судейкин выдержал паузу и, округлив глаза, сказал шепотом: – министром внутренних дел. А? Видишь, что мы с тобой вдвоем можем сделать. Но это еще не все. Я не настолько мелок, чтобы стремиться к чину рядового министра. Нет, мы с тобой пойдем дальше. Ты у меня будешь ведать подпольной Россией, я – надпольной. Ты кого-то будешь убивать, я кого-то ловить, всех запугаем до смерти, царя загоним в Гатчину, чтоб он оттуда и не вылезал, и вдвоем (вдвоем, понял?) – ты да я – будем править этой страной. – От перевозбуждения Судейкин закашлялся, покраснел.

– Что с вами, Георгий Порфирьевич? – всполошился агент. – Кого позвать? Врача? Денщика?

Захлебываясь в кашле, Судейкин помотал головой. Придя в себя, он лег на спину, смахнул выступившие от напряжения слезы, но еще долго трудно дышал.

– Ничего, брат, – закрывая глаза, сказал он усталым голосом. – Это пройдет. Не обращай внимания. Поезжай с богом и возьми с собой Ваську Меркулова. Сам не раскрывайся.

В конце декабря 1882 года из Одессы пришло сообщение: разгромлена типография, организованная Сергеем Дегаевым. Все работавшие в типографии, в том числе и сам Дегаев с женой, арестованы. А спустя месяц, придя к своим харьковским друзьям Тихоцким, Вера увидела за столом Сергея Дегаева. В чистой белой рубахе он сидел перед самоваром и пил чай, наливая его из расписанной цветами чашки в глубокое блюдце.

– Боже мой! – удивилась Вера. – Каким образом?

Дегаев шагнул навстречу, обнял ее.

– Бежал, Вера Николаевна, – сказал он, волнуясь.

– Как вам удалось?

– Сейчас все расскажу. Да вы садитесь, попейте чаю с морозу.

Они сели. Софья Адольфовна Тихоцкая подала Вере чаю.

– Ну, я вас слушаю, – подняла Вера глаза на Дегаева.

– Ну, значит, было так, – не торопясь, начал Дегаев. – Как вы уже знаете, наша типография была разгромлена. Арестованы Калюжная, Спандони, Суровцев и я. С самого начала я решил попытаться бежать. Из Одесской тюрьмы бежать никак невозможно, тогда я придумал уловку и говорю следователю, что в Одессе показания давать не желаю, а дам в Киеве, где жил до Одессы. Жандармы долго не соглашались, но потом видят – не поддаюсь, согласились. На вокзал повезли вечером в пролетке. Один жандарм слева, другой – справа. Едем. Выезжаем на какой-то пустырь, я говорю себе: «Пора!» Достаю из кармана горсть табаку и – в глаза жандармам. Полгорсти одному, полгорсти другому, спрыгнул на ходу и – дай бог ноги. Как бежал, не помню. Выстрелы уже потом услыхал, когда далеко был.