Сергей Кравченко - Кривая империя. Книга 4

1957. Заклеймив за это грузина палачом и придурком, мы — весь наш комсомольский народ — вычеркиваем из паспортов позорную московскую прописку и дергаем на новые земли.

Там мы под панфиловской метелью роем крысиные норы, спим с нашими комсомолками в раздельных землянках, простыни натягиваем на крыши для утепления, под женщин стелим соломку — было бы где упасть. Мы молоды, нам весело, баян не смолкает.

А тут еще какой-то мужичок, — тоже лысый, но добродушный, — с завхозовской улыбочкой разносит по землянкам всё ту же русскую радость в зеленых бутылках с кукурузными пробками.

Это наш вождь и товарищ Никита Сергеевич Хрущев! Он только что отпахал на ДТ-54 две смены, передал по рации команду запускать Спутник, принял у девчат на ферме первый опорос, и теперь под звук баяна поет с нами веселую песню: «Як помру я, поховайтэ на Украйни милой...».

Так что, целина от нас никуда не денется, вспашем ее всю, до самого корня, чтоб и на могилы места не осталось!

1968. Почти там же. Байконур. Буря. Но ракета-носительница на стартовом столе не шелохнется. И как бы она посмела шелохнуться, когда к ней в дырку с подъемника как раз лезут два бровастых мужика?

Первый — командир корабля Герой Советского Союза еще за войну, самый пожилой космонавт планеты Георгий Тимофеевич Береговой. А номер второй — это командир над командиром корабля. И на самом деле он не второй, а первый — Первый секретарь ЦК КПСС, тоже герой Союза и Труда, — Леонид Ильич Брежнев, верный ленинец, действительный тайный сталинец и ярый антихрущевец. А лезет он на свою голову в эту железяку потому, что вот Жорке Береговому врачи разрешили тряхнуть стариной, так и он своих ЦКБэшников и КГБэшников уговорил, наконец, отпустить его прокатиться и ощутить истинность вселенского нашего учения.

Теперь в этой стране никто не побоится стать космонавтом, никто не побрезгует быть коммунистом!

2000. Итум-Кале. Это древняя такая крепость в заколдованных южных горах. С дремучих толкиеновских времен служит она писателям и поэтам этическим антиориентиром. Дезориентиром. С нее списаны и Дул-Гулдур, и Барад-Дур, и Эльсинор и Глаббдобдрибы всякие. Теперь с этой нечистью пора кончать. Чтоб не засоряла мировую литературу негативным влиянием, декадансом, мовизмом, чернухой и сливом крепостной канализации.

Сделать это чисто литературное дело поручено нашему Псковскому воздушно-десантному полку. Спрыгнул полк со своими парашютами прямо на луну минарета, но заговоренный ветер отнес молодых литераторов в болотистую фекальную низину у входа в проклятое ущелье. Теперь возимся мы в болоте, грозно отстреливаемся от черного огня и невидимых молний, извилисто огибаем ведьмин студень, комариные плеши и багратионовы флеши. Но тактического преимущества пока получить не можем.

Тут, акбар аллаху, с неба падает сухой-двадцать-седьмой и тонет в болоте. Первого пилота мы успеваем вытащить, полить из огнетушителя и похоронить тут же — в вонючем омуте с морскими почестями, а второй — типа Н.А. Романова полковник — выпадает из кабинки еще на подлете и ушибается о мшистую подстилку до синяков на посадочной платформе.

Но сразу вскакивает, умело пригибается, и разрывная-бронебойная из снайперской девяностопятки сносит голову его адъютанту — генералу хозяйственного управления Большого Кремлевского Дворца, возникшему из-под болота.

Тут мы замечаем парадокс. Не может быть генерал в адъютантах у простого полкана. Но разбираться с парадоксами нам некогда, да и полковник уже смылся. Вон он — лезет на контр-форс Итум-Кале и не падает, — впился в древние камни, как банный лист! А вон уже и флаг на крышу каланчи поставил. Флаг у него имперский — перво-петровский, и орел на нем тоже имперский — иван-горбатовский. И остается нам, псковским, только заложить гексогену в этот аллах-амбар, да и разнести его к Владимирской, Смоленской, Казанско-мусульманской и прочей божьей матери! Знай наших!

Узнаём: оказывается, пикирующий полковник — это наш братан по оружию, Президент РФ, свой в доску Вовик. Но это выясняется позже, под полуночный спирт...

Вот такие кошмарные картины представляются ненормальному писателю длинными зимними ночами по скончании века.

А нормальному чиновнику в эти картины лезть не обязательно.

Можно.

Желательно.

По закону совести полагается, раз он сам — этих картин автор.

Но нельзя.

Не рекомендуется.

Опасно.

Вот он и не лезет...

А Катерина полезла. Узнала она от бессовестных ученых, что изобрели они верное средство против самой страшной болезни трижды позапрошлого 18-го века — черной оспы. Средство — убойное.