Сергей Кравченко - Книжное дело

«Опять ослепил, Ирод!», — вздыхали православные, но восстать не решались.

Землеройную артель отвезли восвояси. Ее сменили рабочие из Александровки. Они перекрыли вход в пещеру мощным полукруглым частоколом с окованными воротами, заготовили дрова на зиму, протопили на пробу печи. Можно было возить книги.

Смирной теперь почти безвыездно жил в слободе. Здесь в церковном притворе хранились «его» сокровища. Он еще раз перебрал библиотеку, проверил каталог книг и свитков, заказал местному резчику франтоватые таблички из белой липы. На табличках вырезались буквы славянского алфавита. Федя собирался развешивать их по полкам в соответствии с группами каталога. Как формировать группы, он пока не решил. Однозначно расставлять книги по авторам, заглавиям, первым словам текста не получалось. У многих произведений не было авторства, у других — названий, а первые буквы текста, как правило, ничего не напоминали.

В конце концов, Смирной заказал вдобавок к большим буквенным ярлыкам маленькие — с титлом, рельефной завитушкой, чтоб при желании превращать буквы в цифры, а роспись содержания групп вести в отдельных листах.

Смирной так усердствовал потому, что с некоторых пор ему стал сниться странный сон. Будто он заведует не Александровской, а Александрийской библиотекой. Во сне окружающий лесной пейзаж превращался в пустынные берега, темная пещерка становилась мощным зданием из египетского песчаника, люди вокруг ходили смуглые и улыбчивые. Все были в белых штанах и умели читать.

Однажды, после очередного просмотра «библиотечного» сна, Федя решил, что будет группировать знания по культурным слоям: Грецию в одно место, Египет — в другое, Рим — в третье, Константинополь — в четвертое, Москву — в особое.

В конце сентября в Александровку явился знакомый паренек — Андроник Невежа. Он раньше ошивался при печатных мастерах у Николы Гостунского и теперь прибыл с печальной вестью.

— Исчезли друкари, — жалобно подвывал Невежа, — а я у них выучиться хотел. Они как узнали, что станок сгорел, так и запили по-настоящему…

«А раньше как было? — грустно думал Смирной, — понарошку?».

— Две недели тому — на Крестовоздвиженье — явился к ним мужик-искуситель. Взялся обучить нескаредному питью. Учились дня три, и потом все пропали!

Федя досадливо стукнул кулаком в стол, и Невежа отошел на пару шагов.

— Боярин, — сказал Невежа, — а если я узнаю, куда умельцы делись, оставишь меня у станка? — Невежа сделал еще шаг к двери.

Получалось, он знает, что станок не сгорел.

— Что слыхал про станок? — грозно поднялся Федор.

— Ничего не слыхал, но видел, как разбирали, как в гробы складывали, как пустую станину поджигали.

— С чего ты такой глазастый?

— А я не пью, боярин. У меня от вина в животе нелепица случается, — сконфузился мальчик.

— А как разведаешь о мастерах? — Федор внимательно рассматривал хитрое конопатое лицо.

— Уж знаю средство. Ты меня только не гони.

— Я тебя, брат, не гоню, я тебя теперь не выпущу, раз ты поджог видел. Будешь у меня на цепи сидеть, у станка, и книги печатать.

Мальчишка открыл рот и задумался. Казалось, ему даже нравится идея безвыходной печати.

— Ну, если ты на цепь согласен, — хмуро проговорил Смирной, — то можешь о мастерах и не рассказывать. Мне их пропажа без убытку.

— Они в Литву сбежали, в Вильно! — выпалил Невежа, — а можно я по воскресеньям буду с цепи сходить? Мне воскресные службы пропускать епитимья не дозволяет.

— Ладно. Оставайся пока без цепи. До исправления живота и скончания епитимьи.

Невежа развернулся бежать, потом крутнулся обратно, прошептал, что мужика-искусителя знает, это был московский дворовый холоп князя Андрея Курбского, — и выскочил на воздух.

Царь Иоанн IV Васильевич Грозный собирался уйти с Покрова в поход.

Он готовился отъехать из Москвы в обычное осеннее паломничество по дальним монастырям. Так повелось многие годы, что царь посещал захолустные обители, где, по его мнению, как раз и таилась истинная благодать. Иногда он даже пускался в богословские споры с московским монашеством: следует ли в этом году посетить Кириллов монастырь, уместно ли наведаться к ссыльному монаху такому-то в его холодной пещерке?

Походы длились месяц-другой и, как правило, завершались к Рождеству, — чтобы встретить Вифлеемскую звезду у собственных «яслей» и у родительских гробов.

Однако, в этот раз поход подозревался необычный. Бояре перешептывались, что царь не объявил цели путешествия, — это раз. Набирает отнюдь не паломнический припас, — это два. Было замечено, что в обоз государя грузились знаменитые сундуки со столовым серебром и парадным платьем. Ну, и что еще вспомнить для троицы? — а! — вот! Прибежал на митрополичье подворье мелкий служка Благовещенской церкви, прорвался в московские покои архиепископа Ростовского Никандра и жарко зашептал, что в домовом храме царя Ивана сняли с иконостаса почти все главные образа!