Владимир Ситников - Горячее сердце. Повести

— А это еще что за новоявленный?! — взревел отец Антониды, сбрасывая котомку. Он сразу разглядел в призрачной полутьме занимавшегося утра ненавистного чужака. — Собачью свадебку, поди, уж сыграли? — и с налитыми злобой руками, ищущими что-нибудь увесистое, пошел на Филиппа.

Антонида бросилась наперерез.

— Не трожь, тять! — Он отшиб ее плечом к стене.

— Погоди, Михаил Андреич, поостынь, — предупредил Филипп. Он так и стоял с одним сапогом в руке, меряя недобрым взглядом отца Антониды. — Может, по-хорошему потолкуем?

Тот, не дойдя до Спартака, вдруг резко повернулся к Дарье Егоровне:

— А ты что смотрела, сводня старая?

Мать Антониды жалко помигивала.

— Дак я что, я. Они ведь сами тут сугласились, повлюблялися. У Филиппушки-то нога болела.

— Д-дура, — взревел Михаил Андреевич, с трудом сдерживая свои кулаки. А Дарья Егоровна, привычная к злобе мужа, стояла, опустив дряблые, измытые руки, готовая к своей участи.

— Живете, значит, веселитесь? — спросил Михаил Андреевич, опускаясь на лавку.

Филипп почему-то издал нервный, угодливый смешок.

— Живем.

— Ах, живем, — с пониманием тряхнул головой отец Антониды. — Так и живите! — Он броском кинулся к Филиппу, вырвал из его руки сапог и метнул его в распахнутую дверь. Туда же выбросил шинель, шаль и жакетку Антониды.

— Проваливай отсюдова!

Весна выдалась сухой, и по ночам на вятских улицах дежурили жильцы. От сонной скуки они сбредались кучками, потчевали друг друга россказнями, шлепали картами о завалину или просто глазели на стаи приблудных собак.

В это утро сторожа развлекались. Они видели, как из дверей Михал-Андреичева дома вылетел сапог, потом какая-то одежина, а уже затем появился босой на одну ногу комиссар Солодянкин-Спартак и заплаканная Антонида.

Надевая сапог тут же на завалине, комиссар грозил:

— Если хоть пальцем из-за меня Дарью Егоровну заденешь, берегись!

— Видал я вас, — неслось вслед Солодянкину и Антониде, когда они с ивовой коробицей и узлом пошли к дому господина Жогина, на комиссарову квартиру.

Пустые комнаты с обожженным столом и табуреткой неожиданно обрадовали Антониду.

— Ой, как хорошо, Филипп! А печь-то какая!

Она тут же схватила ведро, подогнула юбку, обнажив крепкие молочные ноги, и начала махать тряпкой. Разогревшуюся со сбившимися прядями волос, с тряпкой в руке он обнял ее. — Хорошо, значит, будет нам?

— Ой, лихо мне. Чего это ты? Погоди, пол домою. Тряпка ведь у меня. Ой, задушишь.

А вечером Филипп застал Антониду в слезах.

— Кто тебя изобидел? Что ты? — встревожился он. Антонида вздохнула.

— Никто, Филипп. Кому обижать?

— Дак чего тогда ревешь-то?

— Дак я, — завсхлипывала она, — дак я думала, у нас с тобой все, как у людей, станет. Я тебе к свадьбе сатиновую рубаху вышивала крестиком. Мама козу хотела зарезать. А гляди, сколь у нас неладно. Без родительского благословения, без свадебки.

— Ну, уж ты, Тонь, не выдумывай. Хватит, утром благословил нас твой отец, — попробовал отшутиться Филипп.

Но Антонида не успокаивалась. Филипп разозлился, не стал разговаривать с ней и лег отдельно. Раз так — пусть одна лежит. Но заснуть не мог. Одна ведь она. Я хоть привычный. А она ведь совсем еще молоденькая у меня. Из-под материного крыла первый раз ушла. Перенеся свою шинель на постель к Антониде, примиренно сказал:

— Ладно уж, не реви. Уговорю завтра Антона Гырдымова сходить к твоему отцу. Вроде как сватом. Он ведь языкатый, уговорит отца-то. Да не реви ты.

— Я уж это от радости, Филипп.

— Ну, от радости. Сама не знаешь, отчего ревешь. И от горя и от радости, пойми вот тебя, — ощущая пьянящий запах Антонидиных волос, сказал он.

Гырдымова Филипп поймал на крыльце горсовета, увел его на бревна и, тая в уголках губ смущение, сбивчиво рассказал суть дела. Попробуй гладко-то расскажи такое. Антон строго посмотрел Филиппу в глаза, что-то захмурился. Волосы, как у ежа, торчком, взгляд серьезный.

— Я вижу, к спокою жизни тебя тянет. А теперь ведь надо завсегда как в строю. А я, пока своего не добьюсь, с бабой не свяжусь. Обуза! Ты тоже зря в хомут лезешь. Далеко идти налегке надо.

Видно, далеко собирался идти Антон. Высокого был о себе представления.

— А я не собираюсь больно-то далеко, — поднимаясь с бревен, сказал Филипп. — Мне бы вот поучиться в школе какой-нибудь, понять что к чему.

Гырдымов нахмурился:

— Мне сегодня недосуг, Филипп, еду я на завод.

Спартак и сам понял, что долго придется Гырдымова уговаривать. Не из таких, чтоб одним словом его взять можно было: не пойдет сватать, низким для себя теперь это считает. Да и не по себе стало Филиппу: бабы своей послушался, на сватовство согласился.