Александр Марков - Троица

Вскоре же троицкие полки, многих безбожных лютеран побив, стали возвращаться в город. Тогда иноки наши, словно бы ненароком, пошли к Пивной башне, а там есть вылаз на Пивной двор. Я же пристал к старцу Матвею с расспросами, и он мне сказал вот что:

— Хотим доставить ратным помощь и отраду: они-то литовские подкопы отняли и разрушили, а мы задумали отнять еще туры на Красной горе. А поведет нас старец чашник Нифонт Змиев.

И так многие иноки и воинские люди ушли через башню на Пивной двор и оттуда сами, без воеводского наказа, побежали к сапегиным турам на Красную гору.

Тут я без промедления пошел с пищалью к своим сотоварищам, с коими условились мы ранее в сей день неожиданно напасть на врагов. И, собравшись, большой толпой явились мы к Конюшенным воротам. Там же стоял воевода Алексей с привратными стражами. И принялся воевода на нас громко кричать и ругаться, к воротам не подпуская. Но нас-то много было; всем множеством мы подступили и, решительно воеводу и стражей с пути отпихнув, сами открыли ворота и пошли Глиняным оврагом на туры литовские.

Я же от городских людей отстал, пищаль уж очень тяжела оказалась. И, встав под горой, я изготовился стрелять, и сухого пороху насыпал на полку, и прицелился. А наши люди к турам подступили близко, но литва на них расхрабрилась. И побежали тогда наши с горы вниз, в овраг. И я тоже, увидев это, стал отступать, и отступил на Пивной двор к башне, собираясь уже вернуться в город. Здесь же, обернувшись, я понял, как оплошал: наши-то уже снова теснили супротивных и были у самых туров.

Обуяла тут меня злость великая на коварных еретиков, а пуще на самого себя. Ведь ежели кто о нынешних моих подвигах узнает, всяк меня трусом сочтет, и никогда уж больше мне оружия не доверят!

Помыслив так, я со всею решимостью устремился через овраг на Красную гору, где сотоварищи мои крепко бились с литвой и русскими изменниками. Когда же поднялся я туда, то сразу очутился посреди сечи жесточайшей. И хоть должен был знать, на что иду, все же изрядно был напуган и изумлен весьма; даже как бы на краткое время разума лишился. Поэтому все, что было со мною далее, вижу я словно в неком туманном облаке. Да простится мне, если что неправильно напишу.

Сначала увидел я мертвые трупы, тут и там лежащие, всячески изрубленные и ядрами человеческого обличья лишенные. А потом я дальше побежал вперед, но запнулся обо что-то и по земле распластался. Пищаль же, однако, из рук не выпустил. А вокруг меня ударялись оземь тяжелые ядра, а в воздухе пульки летали, и бегали повсюду ратные люди, многие же из них у меня на глазах замертво падали. И показалось мне, что стреляют по нам со всех сторон: и спереди из-за туров, и сзади из Терентьевской рощи, и поперек — с горы Волкуши.

Я силился встать, но не мог, потому что в левой ноге испытывал боль нестерпимую. Должно быть, жила лопнула, когда падал. Тут я понял, что пришла мне гибель неминучая, или, того хуже, в плен возьмут. Но, будучи разумом в тот миг помрачен (об этом же я прежде писал), нисколько не убоялся. А мыслил только, как бы из своей пищали какого-нибудь врага уязвить. И еще, помню, приметил, что лежащему стрелять выходило сподручнее, нежели стоящему.

А потом увидел я скачущих литовских людей и наставил пищаль на одного, и крючок со всей силы дернул. Но выстрела не случилось, хоть искры от кремня и полетели, как должно. Дернув таким же способом раза три или более, я смекнул, что у меня зелие с полки просыпалось, и добавил из пороховницы. И снова дернул, и вдруг пищаль моя выстрелила. Пуля-то ни в кого не попала, но громыхнуло изрядно, аж плечо свело.

После же на меня что-то тяжелое упало сверху, и я словно бы забылся сном. А проснулся уже не на Красной горе, а в ином месте, в овраге Благовещенском, на рогожке. Оглядевшись, увидел я поблизости нескольких раненых троицких людей лежащих, и, с трудом до одного докричавшись, сведал вот что. Побили нас на горе враги и от туров своих прогнали, наши же отступили в сей овраг Благовещенский, и раненых, сколько могли, вынесли с собой. Так и я здесь оказался, хоть и не ранен был, а только ногу свернул и умом едва не повредился от шума и грохота. Теперь же наши снова пошли с литвой брань чинить, на этот раз с хитрым умыслом подойти к турам с тыла.

Услышав это, я тотчас прочь из оврага пополз, боль в ноге превозмогая и направляясь к Благовещенской роще. Снег же, что ночью выпал, теперь весь растаял. И не столько было холодно, сколько грязно: весь я с головы до ног в этой грязи извалялся, пока из оврага вылезал. Однако достиг желаемого и выбрался на возвышенное место. Отсюда я всю Красную гору увидел и троицких людей, храбро литву теснящих и к турам литовским приступающих.