Сергей Жемайтис - Клипер «Орион»

— Зачем языка лишаться? Говори, а не бреши. Ты на военном корабле, а не в царевом кабаке.

Это уже было слишком. Громов совсем «прижал его к фальшборту». Да и матросы посматривали с усмешкой, ожидая, как вывернется унтер, как спасет свое достоинство в глазах команды. Бревешкин сжал кулаки.

Громов предупредил:

— Не распаляйся. Руку подымешь, не спущу. Так отделаю, что собой не налюбуешься.

— Ты что, бунт затеял? А?! — Унтер-офицер набрал воздуху в свою непомерно широкую грудь, готовясь дать «залп из всего главного калибра» и хоть этим отвести душу, да только сказал:

— Эх, Иван Громов, не попадался бы ты мне на склизкой палубе, недолго и до греха.

— И правда: поскользнешься, не дай бог, в шторм.

Бревешкин смерил противника взглядом, соображая, кого он имеет в виду, кто поскользнется? И решив, что Громов наконец признал авторитет начальства, сказал примирительно:

— Вот так-то лучше. — И рявкнул в небо: — На марсе?

— Есть, на марсе!

— Ах ты сын обезьяны и жирафы! Кому сказано — вниз!

— Есть, вниз!

— Постой!

— Есть, постой!

— Как на берегу?

— Извозчик подъехал, в ём наши!

— Вниз жива! Держись всеми четырьмя!

— Есть, жива!

Бревешкин довольно осклабился и выпятил грудь: все-таки за ним осталось последнее веское слово, культурненькое, прямо как с барышней разговор вел. При случае припомнит он этому большевику, как учить старше себя по званию.

Адмирал сэр Вильям Эльфтон сидел в своем обширном кабинете, заставленном шкафами, моделями парусных и паровых судов, на которых он ходил в свое время. За его спиной всю стену занимала карта мира в проекции Меркатора. Все материки, острова, включая атоллы и мельчайшие рифы, лежали на бледно-голубом фоне, испещренном обозначениями глубин и линиями главнейших морских путей. В тех местах, где прошли морские сражения, стояли красные флажки, черными флажками обозначались места, где были потопленные немецкими подводными лодками корабли союзников.

По краям адмиральского стола, покрытого зеленым сукном, высились стопки папок, в которых содержались все сведения о судах военных и торговых, стоявших в гаванях и доках порта, запасах угля, нефти, различных товаров в многочисленных складах военной гавани, запасных частях для двигателей, боеприпасах, списки команд военных судов, счета различных фирм и еще множество бумаг — ими обрастает всякое современное предприятие, в котором участвуют многие тысячи людей и машин.

Адмирал давно понял и скрытый смысл, заключенный в строках многих, казалось бы, совсем безобидных отчетов или донесений. В них военные чиновники старались снять с себя ответственность и переложить ее на плечи своих коллег, а чаще всего на плечи своего адмирала, поэтому сэр Эльфтон очень редко заглядывал в какую-либо из папок, их приносили по традиции и ровно через час уносили. Адмирал предоставлял право разбираться в этом ворохе бумаг и выносить решения своим заместителям и многочисленным начальникам служб, что они и делали без видимого ущерба для дела.

Адмирал подписывал только приказы, письма и отчеты о работе порта, посылаемые в Лондон первому лорду адмиралтейства сэру Уинстону Черчиллю.

Несмотря на преклонный возраст, лорд Эльфтон сохранил прекрасную память и без труда запоминал названия всех кораблей, стоящих у стенок причалов, на рейде, в доках, находящихся в рейсах (из тех, что приписаны к его порту) или покоящихся на дне морском, чем втайне гордился и любил щегольнуть при случае.

Без стука, неслышно ступая по мягкому ковру, к столу подошел капитан с одутловатым лицом, один из менее удачливых сослуживцев адмирала, вышедший в запас, но в войну вернувшийся на флот. Он числился заместителем адмирала по административным делам и заведовал его секретной перепиской.

— Отличная погода, сэр, — сказал капитан, положив на стол несколько сколотых скрепкой листов синеватой бумаги, густо покрытых машинописным текстом.

— Весна, Стаддард.

— Да, сэр.

— Что-нибудь важное?

— Думаю, да, сэр. Кавалерист иногда пишет дельные вещи.

— Как ни странно, Стаддард.

— Да, сэр.

Оба заговорщицки переглянулись. Кавалеристом они называли первого лорда адмиралтейства Уинстона Черчилля. Они очень хорошо знали всю подноготную этого необыкновенно удачливого человека.

Начинал Уинстон незавидно. Учился из рук вон плохо. С трудом окончил школу и был настолько слабо подготовлен, что пришлось навсегда оставить мечту о юридическом образовании. Раздосадованный Рандольф Черчилль, отец Уинстона, считая сына слабоумным, решил пустить его по военной части — и опять неудача: два раза юноша проваливался на приемных экзаменах в пехотное училище; пришлось идти в кавалерийское, где к сыну лорда не предъявляли особенно жестких требований. По окончании кавалерийского училища молодой офицер был направлен в 4-й гусарский полк, находящийся в Индии. Основным занятием в этом привилегированном полку была игра в поло.