Юзеф Крашевский - Комедианты

— Точно так, — сказал холодно Фарурей, — а вместе с тем я заметил, что вы очень молоды, слишком молоды для такого старого человека.

— Что же это, выговор? Что это такое?

— Ничего. Я только немного поздно опомнился.

— Отчего же так поздно? — ухватилась за слова Цеся.

Фарурей замолчал, удерживаясь от дальнейшего объяснения; но разгорячившаяся Цеся вела его дальше, раздражая до конца, словно нарочно.

— Ха, ха! — засмеялась она. — Какой вы сегодня неоцененный! Что же далее, любезный маршалек, что далее?

— Сударыня, — сказал маршалек, вдруг останавливаясь перед ней и принимая вид вместе и печальный, и серьезный. — Действительно, никогда не поздно остеречься, если готов сделать какую-нибудь неловкость. Я в одной только ошибке сознаюсь смиренно, должен просить у вас извинения.

— В которой? — спросила опытная Цеся, выводя его из терпения. — Их было столько!..

— В одной и, кажется мне, единственной, в которой я могу упрекнуть себя: это в том, что смея думать, что сумею понравиться вам… Я — старик, дряхлый подагрик, я смел надеяться заслужить если не любовь, по крайней мере сострадание и некоторое внимание. Это была минута заблуждения, теперь…

— Теперь у вас открылись глаза! Que c'est heureux! note 30 Note30 Какое счастье! (фр.). — перебила его Цеся с хохотом. — Кончайте же!

— Данное мне слово возвращаю вам с прискорбием, но с убеждением, что мы бы не были, не могли бы быть счастливы друг с другом. Я вам, вижу это поздно, увы, вовсе не гожусь; у меня есть еще немного чувства и крошечка гордости. Вы найдете другого, вероятно, достойнее меня.

Говоря это, Фарурей, с достоинством и важностью, вежливо поклонился.

— И что же вы скажете мне еще столько же любезного и приятного? — спросила Цеся в досаде, приближаясь к нему.

— Вы простите меня, что я так долго заблуждался, что я так безжалостно надоедал вам своей фигурой. Возвращаю вам обещание сделать меня счастливым, возвращаю свободу; надеюсь, что хоть сегодня вы должны быть довольны мною.

— Совершенно, — ответила Цеся, удерживая себя в припадке злобы, — благодарю вас от души за свободу и освобождаю и вас. Не сомневаюсь, что пани Галина С… составит для вас более приличную партию; она годами десятью старше меня и далеко, далеко опытнее меня.

Кинув эту последнюю стрелу в глаза старому любезнику, Цеся присела с притворною важностью и выбежала, хлопнув за собою дверью. Фарурей в некотором замешательстве взял шляпу и вышел проститься с графом.

Надо было и с ним поговорить, и ему возвратить данное слово. Фарурей очень хорошо понимал затруднительность своего положения; но это было необходимо; он потащился с печальным лицом и, не желая тянуть долго, подбираться понемножку, решился лучше сразу сорвать маску и прямо сказал вовсе не приготовленному к этому удару Дендере:

— Граф, с грустью мне приходится отказаться от лестных надежд теснейшего соединения с вашим домом. Панна Цецилия, как я замечаю уже давно, не может привыкнуть ко мне; года наши несоответственны; я немного старею.

Захваченный врасплох, Дендера взглянул дико и воскликнул:

— Позвольте сказать вам, почтеннейший маршалек, что эти раздумыванья пришли несколько поздно.

— Напротив, совершенно еще вовремя, чтобы не связать участь прекрасной графини. Я возвратил данное мне слово; она приняла его и взаимно освободила меня; расстались мы без слез и без сожаленья.

— Как это, как это? Но что же случилось? Что могло быть поводом? Какое-нибудь минутное недоразумение?

— Нет граф. Я ждал долго, разглядывал внимательно, обманывался надеждой до последней возможности; наконец, надо было подчиниться действительности; мы оба убедились, что мы друг другу не пара.

— Но я не согласен на это, маршалек! Такой разрыв невозможен, это оскорбление моему дому.

Фарурей, улыбаясь, пожал плечами.

— Это должно быть, если уж есть; это дело оконченное.

— Я на это не согласен! Я на это не согласен! Я потребую удовлетворения.

— Как? — спросил холодно Фарурей. — Не понимаю, чем же вы помогли бы?

— Дочь моя этим скомпрометирована; целый свет знает об ее обрученье. Так разойтись невозможно!..

— А если разошлось? — возразил маршалек, опять с величайшим хладнокровием.

— Но ведь это страшное оскорбление всем нам! Я, Сильван, Вацлав станем требовать от вас удовлетворения!

Маршалек, слышавший, видно, от соседей о плохом положении дел Дендеров, подошел к графу.

— Любезный граф, — сказал он, кланяясь, — все это хорошо, но вы знаете, что в человека, которому должны деньги, не стреляют. Отдайте мне долг, потом вы и Сильван пришлете секундантов, уговоримся о времени, месте и оружии, и будем драться.