Лео Яковлев - Товарищ Сталин - роман с охранительными ведомствами Его Императорского Величества

Вторая записка: «Илларион, если посланный в Тифлис человек возвратился, то скажи, чтобы привез Георгия Елисабедова и вместе с ним повел бы дело (направил)». Записки эти, по сличении их почерков с почерком Джугашвили, писаны им, Джугашвили. Содержание записок подтверждает показание свидетелей о вредной деятельности Джугашвили.

На основании упомянутых выше записок ротмистром Джакели послано отдельное требование начальнику Тифлисского губернского жандармского управления об обыске учителя Иремашвили, допросе матери Джугашвили в целях выяснения места пребывания Джугашвили в дни батумских беспорядков, а также об обыске и аресте Георгия Елисабедова, которому Джугашвили предлагает в записке руководить делом. Ротмистр Джакели дознал, что адресат «Илларион» есть рабочий завода Манташева Илларион Дарахвелидзе…

К числу членов Тифлисского Комитета по мнению ротмистра Джакели принадлежат поименованные выше Джугашвили, Елисабедов и Годзиев.

Первый из них представляет типичного пропагандиста и, конечно, не пожелает указать, где находятся Елисабедов и Годзиев…

Через некоторое время, после того как сорвалась попытка Джугашвили организовать себе алиби, он вступил в переписку с царскими «органами». Сначала он сам стал косить под чахоточного, и в связи с ухудшением здоровья — «день за днем» — покорнейше просил проявить к нему внимание:

«Канцелярии главноначальствующего.

Содержащегося под стражей

в Батумской городской тюрьме

Иосифа Виссарионовича Джугашвили.

ПРОШЕНИЕ

Имея в себе предрасположение к легочной чахотке и видя как здоровье мое день за днем ухудшается — осмеливаюсь покорнейше просить Канцелярию Его Сиятельства не оставить меня без внимания и освободить меня, по крайней мере хоть ускорить ход дела.

Когда и этот фокус не прошел, он сразу же стал заботливым сыном и «единственной опорой» одинокой матери (которую он спустя тридцать пять лет даже в гробу увидеть не захотел: слишком много его жертв в то время ждали своей участи и ему было недосуг заниматься никому не нужной старухой):

«Канцелярии главноначальствующего.

Содержащегося под стражей

в Батумской городской тюрьме

Иосифа Виссарионовича Джугашвили.

НИЖАЙШЕЕ ПРОШЕНИЕ

Всё усиливающийся удушливый кашель и беспомощное положение состарившейся матери моей, оставленной мужем вот уже 12 лет и видящей во мне единственную опору в жизни — заставляет меня второй раз обратиться к Канцелярии главноначальствующего с нижайшей просьбой освободить меня из под ареста под надзор Полиции. Умоляю Канцелярию Главноначальствующего не оставить меня без внимания и ответить на мое прошение.

Бог в данном случае не был фраером, и этот номер у него тоже не прошел.

Касающиеся Сталина фрагменты документов спецслужб, несмотря на их канцелярское многословие, приведены здесь, как и его собственные просительные сочинения, чтобы читатель, во-первых, мог ощутить дух времени и, во-вторых, попытаться почувствовать себя на месте будущего вождя. Документы эти показывают, как из человека, спецслужбам неизвестного, он превращается в заметную для них фигуру. Сам Сталин, к сожалению, не оставил интимных заметок о своем первом тюремном опыте, и мы вынуждены искать зерна истины в безудержном славословии холуев, создававших «для народа» героические картины вроде той, в которой будущий вождь, читая «Капитал» Карла Маркса, идет сквозь строй вертухаев, избивающих несчастных заключенных, не обращая внимания на наносимые ему побои. Применялись ли какие-либо побои к товарищу Сталину лично, доподлинно неизвестно. Скорее всего нет. Более того, вождь мог, на наш взгляд, сделать вывод о недопустимой мягкости спецслужб на закате абсолютизма в России и о возможности сыграть с ними в какую-нибудь игру. Более того, не исключено, что именно тогда он дал себе зарок: если от него в будущем будут зависеть какие-нибудь спецслужбы, то он уж никакой мягкотелости не допустит, поскольку точно знает, что «битье определяет сознание».

И, как мы теперь знаем, он сделал это, вырастив несколько поколений уникальных дознавателей, не только самих себя воспроизводящих, но и самих себя уничтожающих. Один реабилитированный — знакомый моих знакомых — рассказывал в тот непродолжительный период совковой истории, когда рассказывать такое было можно, что он, когда за ним в конце 37-го пришли, вернее — приехали, очутившись в распоряжении двух бугаев-следователей, зная, что за этим должно последовать, сказал: