Михаил Иманов - Меч императора Нерона

Сказав, что это в последний раз и что она не собирается держать его даром, хозяйка наконец ушла. Только Симон пришел в свою лавку, состоявшую из навеса и стола, и разложил товар, как какой-то болван задел стол повозкой и едва его не опрокинул. А потом еще ругался отчаянно, будто Симон сам виноват, кричал разные поносные слова и, обращаясь к собравшейся толпе и указывая на Симона грязным пальцем, призывал выгнать всех этих пришельцев из Рима — от них, мол, всякая зараза и беды. Симон был рад, когда он убрался, и уже не думал о возмещении убытков.

Вообще-то Симон чувствовал себя в Риме неуютно и скучал по жизни в Фарсале. Здесь он был чужаком, и последний плебей в ветхой и грязной тунике смотрел на него косок Он скучал по братьям и особенно по Павлу. Христианская община в Риме была, но очень маленькая и слишком тайная, Симон не искал с ее членами встречи — так наказал учитель. Изо дня в день он занимался мелочной торговлей, а в свободное время не знал, куда себя деть.

Когда он возвратился сюда во второй раз после разговора с учителем Павлом, он думал, что будет часто видеться и говорить с Никием. Правда, ни он, ни Никий не испытывали друг к другу особой приязни: Никий всегда смотрел на Симона свысока, а Симон считал его выскочкой и не очень доверял. Но учитель любил Никия, и Симону пришлось с этим считаться, потому что сам он, не имевший ни семьи, ни родных, больше всего на свете любил Павла. Ради него он готов был полюбить и Никия и, возвращаясь в Рим, старался думать о нем хорошо. Кроме того, это был единственный человек, с которым он мог бы общаться, говорить об учителе и братьях.

Но Никия ему удалось увидеть всего только раз, еще тогда, когда тот жил у Салюстия. Симон пересказал Никию разговор с учителем Павлом, стараясь передать всю важность его слов, говорил об ответственности, которую последний возлагал на Никия.

Никий молча выслушал, не задал ни одного вопроса. Когда Симон закончил, он только кивнул и, не попрощавшись, быстро ушел. Симон был обижен и обескуражен. Нет, сам он готов был стерпеть что угодно. Ему обидно стало, что Никий не задал ни одного вопроса об учителе: не спросил о его здоровье, не сделал испуганного лица, когда Симон сказал, что учитель решил сдаться римлянам. А обескуражен он оказался потому, что не был уверен: правильно понял Никий его слова или нет. У Никия был такой вид, словно он все хорошо знает и слова учителя к этому знанию ничего добавить не могут. Слушал он лениво, даже сонно, не поинтересовался, где будет жить Симон и на что. Да и вообще он показался Симону каким-то чужим.

Симон, промучившись несколько дней, снова отправился к Никию, но из осторожных расспросов слуг Салюстия (им он сказал, что они с Никием земляки и родные просили его справиться о здоровье молодого человека) узнал, что Никий живет теперь во дворце императора и император якобы очень к нему благоволит. Симону в это верилось плохо — все это не могло произойти за столь короткий срок,— но делать было нечего, и, пошатавшись около дворца до самого вечера, он вернулся к себе. Еще несколько дней Симон ходил ко дворцу в надежде увидеть Никия, но, когда заметил, что стража приглядывается к нему более внимательно, ходить перестал.

В первое время он все думал, что ему надо вернуться в Фарсал — здесь, в Риме, делать стало нечего,— но, боясь нарушить приказ учителя Павла, лишь тяжело вздыхал и с неприязнью, даже злобой, думал о Никии.

Однажды он встретил купца, бывшего проездом в Фарсале. Тот рассказал Симону, что римляне жестоко расправились с общиной назареев — иные погибли, кто-то бежал,— а учителя Павла заточили в темницу и строго охраняют. Купец еще говорил, что назареи самые вредные люди на свете и что император, преследуя их, поступает очень правильно. Он только посетовал, что расправляются с ними недостаточно жестоко, по его мнению, их всех, от мала до велика, нужно уничтожать, как заразу. Симону стоило большого труда сдержаться и не выдать себя. Более того, он оказался вынужденным утвердительно кивать, словно соглашался с купцом.

Сначала он твердо решил ехать в Фарсал и попытаться освободить учителя Павла — он был отважен и хорошо знал воинскую науку. Потом, поостыв, стал думать, что не имеет права нарушать наказ учителя. Кроме того, освободить Павла из темницы было делом почти невозможным. Скрепя сердце Симон заставил себя остаться в Риме и терпеть столько, сколько понадобится, тем более что учитель всегда говорил: терпение есть самая главная, после веры, доблесть христианина.