Михаил Иманов - Меч императора Нерона

— Ты знал его еще по Александрии! — вскричал Нерон (ему очень хотелось по-настоящему рассердиться, даже впасть в неистовство, но почему-то не получалось. Дело было слишком серьезным, и его все равно надо было решать).— Значит, ты знался с врагами Рима! — Он гневно округлил глаза, но проговорил последнее значительно тише.— Отвечай: ты знался с врагами Рима? Может быть, ты и сам враг?!

— Я не знался с ним, принцепс,— рассудительно и спокойно отозвался Никий, впрочем, глядя на императора по-прежнему виновато,— я просто знал его по Александрии. У него с моим отцом были торговые дела, я в этом плохо разбираюсь. Я был значительно моложе, чем даже сейчас, и плохо понимал, кто враги, а кто нет. Мне стыдно, принцепс, но тогда мне не было до этого никакого дела.

— Но ты встречался с ним здесь, тайно встречался!

— Я видел его только раз. Он остановил мои носилки, наверное, следил за мной. Он знал, что я бываю во дворце, и просил помочь ему.

— А ты? Что ответил ты? — Нерон подошел к Никию вплотную и, прищурившись, вгляделся в его лицо.

— Он сказал, что его разыскивают, просил помочь.

— Чем? Чем помочь? Отвечай!

Никий пожал плечами:

— Деньгами, принцепс. Он просил денег.

— И ты дал?

— У меня было немного, и я сунул ему, вот и все.

— Значит, ты знал, что он враг Рима, а следовательно, и мой враг, и ты отпустил его, не рассказав об этом, к примеру, Афранию Бурру. Не-ет, ты не рассказал, ты отпустил его да еще дал ему денег. Ну, что ты скажешь на это?!

— Я боялся, принцепс, но я...— Никий помедлил, прежде чем продолжить, посмотрел на императора особенно нежным взглядом.— Я не чувствовал за собой никакой вины.

Нерон угрожающе усмехнулся:

— Но если ты не чувствовал, как ты говоришь, за собой никакой вины, то почему же ты боялся?

На глазах у Никия выступили слезы, когда он сказал:

— Я жалкий провинциал, что я значу при твоем дворе, принцепс! Даже то, что я люблю тебя, вызывает у других злобу. После покушения Афраний обвинил меня в сношениях с христианами. Что бы он сделал, расскажи я ему о встрече с этим Онисимом? Боюсь, принцепс, даже ты не смог бы защитить меня. Но посуди сам, если бы я чувствовал за собой вину, разве бы я сказал тебе о том, о чем сказал? В конце концов, я мог бы избавиться от Онисима совсем по-другому, для этого не нужно придумывать то, что я придумал. Я делаю это лишь ради тебя, потому что люблю тебя больше всего на свете, больше себя самого и больше собственной жизни. Если ты считаешь меня виновным, то вправе убить, Но даже ты не сможешь заставить меня перестать любить тебя.

У Никия перехватило дыхание, он приложил руку к груди, дышал прерывисто. Некоторое время Нерон молча смотрел на него — Никий почувстьовал, что его слова произвели впечатление. Наконец император медленно выговорил:

— Ты красноречив, Никий,— и, отойдя, опустился в кресло, сел вполоборота к Никию и, глядя в стену, закончил: — Я и сейчас не верю тебе, но при этом,— он грустно усмехнулся,— ты убедил меня. Если это игра, Никий, то очень хорошая игра, а ты знаешь, я люблю искусство больше, чем жизнь. В конце Концов, нет никакой правды, есть лишь умение убедить собеседника в ее существовании. Ты умеешь, Никий, и это вызывает во мне уважение.

Никий не ответил, стоял неподвижно, думал: «Самое время потерять сознание». Но тут же остановил Себя: «Нет, это лишнее. Тут главное — не переиграть».

Нерон искоса посмотрел на него, сказал так, будто не было предыдущего выяснения, будто он был заранее согласен с планом Никия и только прояснял детали:

— Значит, ты уверен, что Агриппина напишет такое письмо?

— Она уже написала его, принцепс,— шагнув к императору, тихо сказал Никий.— Она сделала это при мне.

Нерон поднял голову:

— Не знал, что ты пользуешься таким доверием моей матери. Скажи, Никий, ты спал с ней?

Никий, не ответив, прерывисто вздохнул.

— Говори,— Нерон приободрил его улыбкой, смотрел на Никия с любопытством.

— Я виноват перед тобой,— жалобно выговорил Никий,— но я сделал это...

Он не закончил. Нерон, порывисто повернувшись к нему и пригнувшись, заглянул в лицо:

— Только не говори, что ты сделал это из любви ко мне,— рассмеялся он.— Она же красивая женщина, ты же хотел ее. Ну, говори, хотел?

— Да,— в крайнем смущении произнес Никий.

— Она очень опытна в таких делах,— продолжал Нерон.— Я это видел всего один раз, когда был еще юношей. Поверь, я многому от нее научился,— он возвел глаза к потолку, смакуя воспоминание.— Она казалась неистовой, ей всегда не хватало мужчин. А мой отец, Домиций, он был, скажу тебе, не очень. В не.л осталось много злобы, она съела всю страсть. Я стоял за занавеской окна, когда она привела этого солдата. Просто солдата из отряда охранявших нас. Кажется, он был красив — тогда я плохо разбирался в мужской красоте,— двухметрового роста, сложенный почти как Аполлон. Правда, чуть грубовато, но не в этом дело. Ты не представляешь, Никий, какое у него было лицо! Настоящий зверь — тяжелый подбородок, глубоко посаженные глаза. Такого не расшевелишь, такой и понятия не имеет, что страсть существует. И что ты думаешь, через пять минут он вопил как ребенок: кричал, стонал, едва ли не плакал! Да, моя мать способна расшевелить самого Юпитера! А однажды...