Станислав Десятсков - Когда уходит земной полубог

И только по улыбке, упрятанной в глубине глаз, князь Михайло чувствовал, как рад был братец его скорому приезду в урочный час.

Лица скрывают. Художник должен открыть тайну лица. Но что Никита мог сказать о лице человека, который метался сейчас под балдахином массивной корабельной кровати? Человек уходил в мир иной, унося свою тайну. Свет от придвинутого к изголовью канделябра придавал обманчивый румянец зеленоватым, поросшим седой щетиной щекам. Волосы были мокрые, слипшиеся. Пётр тяжело дышал. Воротник белой голландской рубахи разорвал От нестерпимой боли. Но самое страшное, когда приходил в себя, и всё понимал, и не мог забыться. Увидев Никиту, попытался усмехнуться, прошептал внятно:

— Из меня можно видеть, сколь бедное животное есть человек!

Усмешка не вышла, рот жалобно скривился. Никита не выдержал, отвёл глаза — таким он Петра никогда прежде не видел. Странно было рядом с ним узреть колпаки медиков, больничные склянки, вдыхать сладковатый запах микстуры. Никита не раз писал государеву персону. И никогда не думал, что этот человек скончается в своей постели. Он мот утонуть в море, погибнуть в баталий, как и надлежало погибать герою... А Пётр умирал просто. И уносил тайну своей простоты и значения. Сие надо было понять и передать на холст — для потомков. Подмалёвок получился густой, плотный. Кисть ложилась уверенно, широко — такой широкий мазок Никита видел в портретах Тициана. В тишине комнат пробили навигаторские часы. Вдалеке за дверьми гудела дворовая челядь. Там его уже похоронили. Да и здесь... лица медиков становились всё более важными. Только он сам, наверное, ещё не хотел смириться. Секретарь Макаров стоял у изголовья с влажными красными глазами, а Пётр, корчась от боли, внятно диктовал ему указ о разведении на Украине гишпанских баранов.

Затем, когда боль несколько отпустила, приказал позвать моряков. Апраксин и коммодор Беринг только что приплыли из Кронштадта (Финский залив в ту зиму не замерзал). От них пахло солёной водой, пахло морем. У Петра даже задрожал кончик носа: сей запах он любил боле всего на свете, запах моря. И оттого взбодрился на миг, стал прежним Петром, скорым на решения, смелым, деятельным. Сам вручил Берингу давно уже составленную инструкцию, на словах пояснил:

— Главное помни, коммодор, определи точно, сходятся ли Азия с Америкой иль меж ними пролив есть. Прошу не для себя, для европейской науки прошу. — И усмехнулся неожиданно: — Мне вот во Французской академии географ Делиль едва ль не все пуговицы на кафтане оборвал, всё допытывался о том проливе...

— Казаки сибирские говорят, пролив между Азией и Америкой есть и в старину тем проливом уже ходили... — нерешительно заметил Апраксин.

— То слухи, Фёдор Матвеевич, а здесь наука, здесь точность нужна! — рассердился Пётр.

И наказал Берингу:

— Сам отбери в экспедицию добрых навигаторов и учёных географов. Да и картографа смотри не забудь! Впрочем, здесь, — Пётр указал на инструкцию, — всё указано!

Он устало откинулся на подушку. Моряки поклонилась, вышли. Пётр окинул прощальным взглядом кряжистую фигуру Беринга и удовлетворился:

— Добрый моряк, такой справится! Не убоится великой и трудной задачи!

И так вдруг самому захотелось в море, где таится столько открытий. И мелькнула надежда, что, может, ещё и сбудется сие и он узнает, соединяется Азия с Америкой или нет?

Но дрогнула предательская жалкая морщинка в уголке рта и явственно сказала, что поздно».. Эту морщинку Никита разглядел тотчас. Он, как никакой медик, замечал изменения в лицах своих моделей. Если таковых изменений не находил, ему казалось, что он видит копию своего портрета, а не живую персону. Сейчас у персоны было совсем, иное лицо, нежели на последнем портрете, такого лица он у Петра ещё никогда не видел.

И вспомнилась отчего-то одна ночь. Не нынешняя гнилая петербургская, а та, летняя, в Астраханском походе. Никите было отведено место на флагманской скампавее. Шли от Казани к Сызрани. Изредка мелькали непонятные огни на берегу, проплывали расплывчатые силуэты редких деревень и мельниц — тёмная, бескрайняя равнина расстилалась по сторонам реки, как море. Царская скампавея легко скользила по лунной дорожке на воде. Шли под косым парусом, не скрипели уключины тяжёлых весел — в глубине трюмов крепко спали солдаты, офицеры, господа генералитет. Грозным привидением высился у руля сей властитель. Пётр сутулился, и было видно, что он уже немолод, и смешно выглядели круглые очки на носу, но взгляд под очками был всё тот же — горячий, властный. И неслись берега. Никите показалось, что Пётр сквозь ночную тьму зрит будущее России и уверенно ведёт свой корабль к незнакомому берегу.