Валериан Торниус - Вольфганг Амадей. Моцарт

Он соглашается, что уроки бывали ему в тягость, особенно если ученики способностями не отличались; однако сейчас у него помимо Терезии остаётся всего два ученика. С осени он принимает у себя Иоганна Непомука Хуммеля, мальчика девяти лет, обещающего в будущем стать превосходнейшим пианистом, и Франса Ксавера Зюсмайера, которому двадцать один год от роду — у него задатки крупного композитора. Моцарт не скрывает, что очень расстроен итогами последних музыкальных академий: он едва оправдал собственные расходы. По одной этой причине он пока не вправе отказываться от побочных заработков.

— Я всегда непреклонно стоял на том, что во всех перипетиях моей судьбы есть Божий промысел. Я верю, что судьба мне ещё улыбнётся. И прошу у доброго Господа нашего, чтобы творческие силы мои некоторое время не убывали...

Получив назначение на должность придворного музыканта, то есть «придворного композитора», Моцарт льстил себя надеждой, что он как сочинитель будет пользоваться поддержкой самых влиятельных особ, но это, увы, было заблуждением, в чём он достаточно быстро себе признается. Помимо того, что управление придворных театров заказывает ему к предстоящему карнавалу танцы для маскарадов всех слоёв общества, которые, как всегда, проводятся в залах «императорских и королевских редутов», ничего достойного внимания не происходит.

Во всём, что имеет отношение к искусству, Моцарт добросовестен даже в мелочах, к которым он подходит с исключительной серьёзностью. И этот случайный заказ чисто развлекательного свойства он воспринимает так, будто речь идёт о произведениях серьёзных и рассчитанных на долгую жизнь. Он создаёт целую россыпь очаровательных менуэтов, контрдансов и лендлеров [94] Лендлер (нем.) — народный парный круговой танец. . И всё-таки надежда на другие, куда более ответственные заказы отнюдь не беспочвенна. Хотя бы потому, что формально он унаследовал должность Глюка, что является членом королевской палаты и, как напишет скоро сестра, вправе именовать себя «капельмейстером на действительной службе его императорского и королевского величества». Становится понятным, почему он в своём налоговом формуляре пишет на полях: «Слишком много за то, что я делаю, и слишком мало за то, что я способен делать».

Ожидание больших заказов скрашивается маленькой радостью: после многочисленных похвальных отзывов из Праги театральная дирекция решает поставить весной «Дон-Жуана». Правда, композитору предлагают внести в партитуру некоторые изменения и написать дополнительно несколько номеров, за что ему положен — за всё про всё, вместе с постановкой! — смехотворный гонорар в сто гульденов. Эта сумма ничтожна уже потому, что Да Понте, которого и без того облагодетельствовали очень приличной суммой, прибавили в виде личного подарка от императора целых сто цехинов.

На эти изменения Моцарт идёт с большой неохотой, считая их совершенно излишними — что впоследствии подтверждается, — и часть из них перепоручает своему ученику Зюсмайеру. В постановке участвуют Кавальери в роли Эльвиры и «бывший Фигаро» Бенуччи в роли Лепорелло; Алоизия Ланге поёт партию донны Анны. Несмотря на хорошую постановку, приём прохладный, с успехом «Похищения» или «Фигаро» никакого сравнения.

Моцарт убит. После успеха в Праге он такого не ожидал. Неужели он лишился признания венской публики? В самом подавленном настроении он отправляется к своему старому покровителю барону Вальдштеттену, чтобы излить перед ним душу. Этот преданный друг понимает, конечно, что «Дон-Жуан» поднял композитора на недосягаемую высоту, что музыкальный талант Моцарта разворачивается во всю силу, и старается по-своему его утешить. Говорит, что всё новое сбивает публику с толка и отвергается ею, что публику следует подводить к новому постепенно. Болезненно улыбаясь, Моцарт спрашивает:

— Выходит, император прав?

— В чём именно?

— Он сказал в присутствии Да Понте: «Опера прекрасна, она божественна, она, может быть, даже лучше «Фигаро», но этого блюда моим венцам не съесть».

— Пока что, пока что, — поправляет Вальдштеттен. — Давайте наберёмся терпения, а там поглядим.

— Думаете, им нужно время, чтобы разжевать?

— Да! Не забывайте, дорогой друг, всё великое в искусстве требовало много времени, чтобы быть повсеместно признанным. В этом правиле есть своя железная закономерность. А как же иначе? Великие художники опережают своё время, будто шагают в сапогах-скороходах. Чтобы публике привыкнуть к вашим приёмам, ей придётся переучиться. На это обычно уходит не месяц и не два. Доступный и приятный с виду товар легко найдёт своего покупателя, потому что тому не над чем задумываться. Возьмите, например, Диттерсдорфа, его «Врач и аптекарь» и «Любовь в сумасшедшем доме» день за днём делают полные сборы. Таковы венцы! Им подавай развлечения, чтобы было над чем посмеяться!