Игорь Лощилов - Предтеча [Повесть]

— Я рассудил так: раз бежит, значит, что-то уносит, потому и стрельнул его, — сказал Василий и протянул найденный лоскут.

Матвей выхватил письмо и бросился в комнаты, к свету.

— «Царю царей, властелину четырех концов света, держащему небо и попирающему землю…» — Матвей недоуменно оглянулся на Василия и, снова склонившись над письмом, прочитал скороговоркой все остальное. — Ты понимаешь, что это такое? — воскликнул Матвей, окончив чтение. — Негодяи толстобрюхие, землей нашей русской торгуют, врагов заклятых на нее зовут! Слыхано ли такое злобство? Нужно это письмо немедля до великого князя довести! Сей же час езжай и людей в охрану возьми — цены нет этому письму! Ай-ай! Мы ведь до сей поры на мелюзгу сети ставили, а тут осетр попался. Да какой осетр — рыба-кит! Ну, Васька, молодец ты, будь я на месте великого князя, чин окольничего тебе не пожалел бы! Вези скорей письмо, поднимай Иван Васильича с постели, он не осердится…

В осеннюю пору рано стихает московская жизнь. Летом небо высокое да широкое — бежать, не обежать его красному солнышку, а осенью как бы сжимается небесная твердь и у подола круче становится. Взберется солнце к зениту и шибко, словно под горку, покатится, все убыстряя свой бег. Коснется края окружного леса, нырнет в его мохнатые дебри — и хлынут на город сумерки. Погонят людей в избы, затолкают на печки да лежанки: слава те господи, прожит день! Тишина, темь, только сторожа гремят колотушками да кое-где желтеет окошко тусклым светом лучины. Во всей Москве лишь двор великого князя огнями расцвечен, а как же — государское дело ни покоя, ни роздыха не дает, вертится, ровно водяное колесо: одна бадейка опростается, глядишь — уже другая подходит, полнехонькая. Вот и нынче прибыл гонец из Пскова от князя-наместника Василия Федоровича Шуйского. Пишет Шуйский, что прислал магистр Ливонский к псковичам своего человека с требованием, чтобы те потеснились в своих землях и водах — магистр, вишь ли, стол свой решил поближе к ним перенести. Услышало про это вече, пошумело и отдерзило: волен, дескать, князь в своей земле где угодно стол держать — в том мы ему даем дозволение, — но в землю святой троицы пусть не вступается, не то ноги поломает… Теперь опасаются, что магистр на них войной пойдет, и подмоги просят. По сему случаю кликнул великий князь своих ближних советников: большого московского наместника Ивана Юрьича Патрикеева, воеводу Даниила Дмитрича Холмского да казначея Владимира Григорьича Ховрина — и засиделся с ними допоздна: шутка ли, нежданно-негаданно размирье с немцами начинать.

В такую-то пору и прискакал Василий ко дворцу. Сунулся было к самому великому князю, но дьяки стеной встали: не велено никого пускать, и все тут. Покрутился Василий, делать нечего, и решил двинуть тогда к Хованскому.

Князь Хованский черен и носат, чисто ворон. Так и в народе его зовут — иные за вид, иные за службу: мучит, дескать, в своих подвалах людей, а по ночам глаза им выклевывает. Знал Василий, что все это враки, но каждый раз, когда входил к князю, незаметно осенял себя крестом. То же сделал и сейчас, а когда увидел в этот поздний час Хованского в расстегнутой рубахе, обнажавшей покрытую густым черным волосом грудь, успел мысленно прибавить: «Пречистый и животворящий крест, прогони беса, силою на тебе пропятого, господа нашего!» Пересказал ему все, что случилось в загородном доме, и письмо показал. Хованский схватил лоскут, близоруко склонился над ним, словно слова выклевывал, а прочтя, стал тут же надевать кафтан.

— Сам схожу к государю, — сказал он Василию, — а ты назад возвертайся и никого из дома не выпускай, пока туда не приеду.

Хованскому путь к великому князю всегда чист. Вошел он и стал сверлить государя круглыми глазками-буравчиками, пока тот не повернул голову — чего, дескать, надо?

— Важные вести с твоего загородного дома пришли, — вполголоса сказал Хованский.

— Ну! — недовольно бросил Иван Васильевич, не любивший, когда нарушался ход дела.

— Письмо к царю Ахмату наши люди перехватили, — еще более тихо сказал Хованский.

— От кого письмо?

— От московских бояр.

— Так читай! Что это я из тебя, словно клещами, слова тащу?! — осердился великий князь.

— Мелко прописано, не для моих глаз, — схитрил Хованский и бросил взгляд в сторону сидевших людей.

Иван Васильевич протянул руку, взял шелковый лоскут с письменами, повертел его и недоуменно посмотрел на Хованского. Тот вместо слов придвинул поближе свечи. В комнате повисла напряженная тишина. Присутствующие видели, как при чтении письма лицо великого князя покрывалось красными пятнами, сулившими скорую грозу. Окончив читать, Иван Васильевич откинулся и прикрыл глаза. Посидел немного, видимо справляясь с одолевшим его в первые мгновения гневом, и неожиданно тихо заговорил: