Николай Задорнов - Война за океан. Том второй

Первые дни Бошняк часто ходил к казакам в жилую палубу и проводил с ними гораздо больше времени, чем в кругу офицеров. Временами чувство своей вины и стыда особенно усиливалось. Но чем дольше продолжалось плавание, тем больше Бошняку хотелось проводить время в одиночестве, размышлениях, и поэтому он реже бывал у своих приятелей. Ему хотелось бы вообще избегать людей, но на судне это невозможно. Смех Муравьева и громкий смех вторившего ему Буссэ так и стояли в его ушах. Ему неприятно встречаться с губернатором. К Буссэ он испытывал чувство отвращения. Конечно, спокойней всего беседовать с казаками. Но Бошняку казалось, что очень они унижены, только не подают вида.

Плавание затянулось. В лимане все время садились на мель. Хотели было идти в Николаевск на соединение со штабом, но раздумали из-за этих же мелей. Но вот и Петровское.

В то время как Римский-Корсаков приветливо обратился к Николаю Константиновичу, тот увидел, что на баке появились его приятели-казаки. Бошняк не стал разговаривать с капитаном, повернулся и отошел.

– Как, брат Парфентьев, подходим?

– Да уж Орлов мыш видать! – ответил скуластый казак. Ветер треплет его отросшие светлые волосы.

– Слава богу! Вот и мучения наши оканчиваются.

Бошняк мысленно входил в интересы своих спутников, как им приятно будет возвратиться в семьи. Хотелось верить, что они счастливы. «А вот я думал, что все мои близкие испытывают неприятности оттого, что я рядом».

– Я виноват перед тобой, Парфентьев.

– Что вы, ваше благородие!

Казаки уже знали, что их Николай Константинович «не в себе» и что с ним надо обходиться помягче и поласковей.

– Нет, право! Я твои благодеяния всегда помню. Вот я тебе рассказывал про Россию. Знаешь, когда закончится война, я возьму вас обоих туда. Могу даже и сыновей ваших взять. Ведь я богатый человек. Поживете в имении, увидите, какая там жизнь, посмотрите, что такое яблоневые сады.

– Премного благодарен вам, Николай Конштантинович, – ласково, как с маленьким, говорил казак.

Подошел Беломестнов. Николай Константинович достал табак, и все закурили. На душе у Бошняка сейчас стало спокойно. «Мне так хорошо! – думал он. – Даже плакать хочется от этой душевной тишины. Как хорошо!»

Сколько было переговорено с этими верными товарищами в долгие зимние вечера, сколько они ему порассказывали о здешней жизни, учили ходить на лыжах, разводить костры, охотиться. Все это очень важно в жизни. Никогда и никому он так не был обязан, как им. Всю зиму боялся, как бы с ними чего не случилось. Оба выжили благополучно, он мысленно благодарил за это Бога.

Берег приближался.

– Накат! – сказал Парфентьев, кивая на тяжелые волны, время от времени валом рушившиеся на берег.

На палубу вышел Муравьев. С ним Буссэ и офицеры. Донесся запах дорогих сигар.

– Обратите внимание, ваше превосходительство, какая льдина, – заметил Римский-Корсаков, показывая на белую громадину, видневшуюся на отмели острова Удд. – Я думаю, футов тридцать вышиной.

– Так в залив не пойдем? – подходя, спросил Бошняк.

– Да, встанем на рейде и будем на шлюпках высаживаться.

– Как подумаешь, что ночью можешь встретиться с таким мореходцем, – сказал Римский-Корсаков, глядя на ледяную гору. – Брр… – повел он плечами.

– Холодно еще тут! – сказал губернатор. – И это второе июля!

«А каково нам жилось здесь все эти годы!» – подумал Бошняк.

Загрохотал якорь. Судно стало в полумиле от песчаного вала, над которым видны были крыши и мачты. Муравьеву хотелось знать, тут ли Невельской.

– В такое волнение через бар пройти нельзя, ваше превосходительство, – сказал капитан. – Придется оставаться на рейде.

Муравьев знал, что такое местный накат. На море не очень заметно, а на берег рушится большая волна. Плавание вообще оказалось на редкость неудачным, шхуна так часто садилась на мель. Фарватер, не обставленный знаками, утеряли. В лимане бушевали штормы.

В Николаевске следовало решать вместе с Невельским и Казакевичем, где строить батареи, склады, как укрепить вход в реку, где и как расквартировать людей, которые останутся зимовать…

Волнение некстати. Муравьев хотел бы немедленно съехать на берег. Римский-Корсаков обратился за советом к Бошняку, не рискуя высаживать генерала при таком накате.

– У нас на судне Парфентьев, – ответил Николай Константинович, – он лучшим лоцманом считается и может дать гораздо более дельный совет, чем я.

Вызвали Парфентьева.