Леонид Бородин - Царица смуты

Марине сюрприз от Заруцкого — у крыльца двое носилок с балдахином из красного атласа с бахромой и кистями. Длинные деревянные рукояти вызолочены золотой пылью, на носилках мягкое ложе и подушки, зеленым атласом покрытые. Сам Заруцкий там, на берегу. Так задумано — царица с царевичем последние прибывают на флотилию в славе и торжестве. Не побег — в поход отправляется воинство казацкое. С первым лучом солнца вскинутся весла стругов, ударят барабаны, завоют волынки и зурны, с Крымской башни ахнут в рассветное небо пушки, отчалят струги от берега астраханского и двинутся на север супротив вечного течения волжского…

С нижайшим поклоном выходит к крыльцу атаман Чулков. Марина улыбается атаману, это с ним и его донцами ускакала она когда-то от Сапеги из Дмитрова, а раньше он же, Чулков, свел ее с Олуфьевым, когда тот захотел предупредить Марину о коварстве бывшего усвятского старосты. Невзрачен атаман, затерялся после средь прочих, более удачливых. Даже грех был за ним — из Михайлова городка бежать пытался к атаману Матерому, еще прежде изменившему и ушедшему к москалям, остановлен был, покаялся. Заруцкий простил его, но от себя отставил. Теперь же вот доверил и не ошибся. Истинным счастьем светятся глаза казака, жизнь свою готов бросить под ноги московской царицы. По его команде двое донцов берут на руки царевича и усаживают на носилки, уже подхваченные четырьмя усачами. Сам Чулков под руку ведет Марину ко вторым носилкам, подсаживает бережно, и вот уж плывут носилки меж рядов казацких в сторону Никольских ворот, сотня сабель обнажена и колышется в воздухе в такт движению отряда… За воротами велит Марина остановиться и развернуть носилки лицом к городу.

Что для нее сей град Астрахан, как татарва называет его? Начало нового пути или конец всех путей? Отчаяние пережито здесь великое, но надежда, обретенная здесь же, — достояние бесценное, потому не проклятье, но поклон башням и стенам крепостным, мысленный поклон, конечно. Дарует Господь победу — не останется Астрахань без милости царской. Ныть тогда в кремле храму в честь Пресвятой Девы Марии, ведь для русинов сама-то она не Марина, а Мария, и в том совпадении затаено значение, рассуждениям недоступное… И где храму быть, знает Марина — на месте дворов боярских у митрополичьих покоев, напротив Пречистенских ворот. Да чтоб к нему выше прочих церквей и храмов астраханских… И колокола, по которым не бить, но раскачивать…

Как только отряд появляется на насыпном взгорке напротив специально отстроенного причала, вздрагивает синей рябью Волга-река от клича воинского. Вверх по течению птичьим клином на якорях струги, для ратных целей перестроенные, второпях и не сосчитать сколько, у берега-причала этакое огромное разукрашенное восемнадцатисаженное корыто с восьмисаженной мачтой — все, что можно было сотворить из грузовой лодии, сотворено. Само это корыто против течения даже при попутном ветре едва двигаться сможет, потому три малых струга о двенадцать пар весел, как три боевых коня, впереди в готовности, и канаты уже накинуты и лишь не натянуты… Ор людской заглушается барабанами, и на мачту рывками ползет слегка полинялый красный стяг, а сердце Марины что ритм барабанный, с этим стягом царь Дмитрий восемь лет назад шел из Польши через украинские города на Москву, этому красному стягу присягало боярство московское: Басмановы, Мстиславские, Шуйские, Романовы, Воротынские — вся Москва постояла коленопреклоненно под стягом сиим. Водруженный над новым дворцом в Кремле, во время мятежа пропал было, но, поди ж ты, объявился в Тушине, кем-то сбереженный, и теперь вот, в Астрахани не пользуемый, снова взвился над головами казачьего войска полотнищем к северу — к Самаре, к Москве — оттого, что ветер морской, попутный, и хотя войско пока еще на месте, он же, трепещущий, будто бы уже летит туда, куда и струги нацелены журавлиными шеями своими.

Попутный ветер, да неровный, то натянет парус до звона, то отпустит, ослабит, шаля, а потом всей мощью врезается в полотнище, и тогда хлопок оглушительный, что выстрел пушечный. И насад оттого идет рывками, еще и шныряет по сторонам — корыто, что с него возьмешь. На корме по два дюжих молодца на рулевых веслах — едва справляются, но все же справляются, и плывут мимо берега волжские — правый холмистый да скалистый, а левый пологий и безлесый, а в разрывах кустарников и прибрежных зарослей открываются то и дело просторы необозримые и безлюдные. Тревожны Марининому глазу они. И раньше еще, когда в Астрахань бежала через земли московские, содрогалась душой, если туманили взор пространства и горизонты беспредельные, не постигался смысл, обязанный быть и постигаться: для чего народу этому столько земли неосвоенной и вроде бы и ненужной, ведь не знают цены и не к освоению настроены, но только к пересечению из конца в конец, словно лишь в том и есть отношение меж человеком и пространством, чтоб пересекать его… Будто рысака дикоглазого объездили, покорили, а потом сняли узду и шлепнули по шее небрежно — гуляй сам по себе! А мне без нужды!