Леонид Бородин - Царица смуты

Спустясь вниз, ахает Марина, обнаружив два сундука с вещами сына-царевича да еще три огромных — фрейлины и няньки Дарьи, узлов куча. Разбранить готова Барбару, но в сей момент дом митрополичий сотрясается от грохота пушек, встревоженная Марина зовет казака и велит узнать, что приключилось на посадах. Казак возвращается скоро, просит царицу не волноваться без причины, что у Пушкарской слободы татарва конная объявилась, к Ладейной слободе прорваться вознамерилась, да уже отбита и рассеяна, и пушкари сейчас земляной вал пропахивают для острастки черни астраханской, чтоб о сборах не учуяла и о прорыве на волжский берег не помышляла. Ни во что худое Марина и сама не верит, но все ж выходит на крыльцо, а у крыльца уже и подводы наготове, прежних заторов в помине нет, загруженные подводы и телеги стащены в порядок к Красным и Никольским воротам, кони ржут за стеной зелейного двора, и вдоль стен кремлевских, в печурах и под башнями, казаки у костров кто спит, кто валяется безмятежно, будто и не слышат пушечного гама. Возвращаясь, в дверях детской сталкивается с сыном, наряженным гайдуком. Он хватает мать за рукава, возбужден и радостен без меры.

— Мама-цалица! — кричит. — Пуски по Самале бьют, да? А Москва от Самалы далеко? А если пуска в Миску Ломанова попадет, он слазу помлет, вот так, да? — И падает на спину, раскинув руки. — Сказы атаману, хочу сам с пуски стлелять! Бах!

Марина поднимает его с пола, отряхивает, говорит ласково:

— До Самары далеко и от Самары далеко. На стругах поплывем по Волге-реке. И не дело царевичу из пушки стрелять. На то пушкари есть. Царевич должен Господа молить, чтоб помог пушкарям и всему воинству нашему врагов одолеть, а без помощи Господней да без молитвы успеха никак не иметь. Без твоей молитвы, понимаешь?

Мальчонка напуган ответственностью, клянется, что сейчас, и потом, и все время будет молиться, отчего-то более не рад рукам материнским, вырывается, убегает, не оглядываясь. Марина некоторое время еще стоит, прислушиваясь к уже стихающей канонаде, потом подымается к себе, где ее дожидается покоевка Милица, чтобы подготовить царицу к свиданию с атаманом, а дело сие искусное, умение и времени требующее, да и царица капризна и придирчива…

— Знаешь ли, какой нынче день? — спрашивает шепотом Марина.

— Ну?

— Восемь лет тому… Последняя ночь моя была с царем Дмитрием. А назавтра…

— Неужто день в день? — сомневается Заруцкий, крепче прижимая Марину к своему плечу.

Марина не отвечает, тихо ластится к атаману, пальчиками щекочет грудь богатырскую. Атаман урчит медведем, довольным и сытым. Люб ей, как никогда и никто. Такое чувство не впервой, но все равно рада и благодарна.

— В плену басурманском девка-турчанка знаешь чего нашептала когда-то? Что быть мне в султанской короне последние дни жизни, но помру от руки любимой жены гаремной, от снадобья смертельного, а трон мой врагу лютому достанется…

— Вот как? — тихо смеется Марина. — Знать, с младенчества чести да славы жаждал?

— Да ведь как бывает, Маринушка, вроде живешь, как все, одного обскакал без особого умысла, другого, тут и азарт в душу, дескать, а еще что сможешь? Заметили, что в сече удачлив. Так ведь удачливость и умение — поди разбери, где что, умелых много, но кому-то, знать, и Бог в подмогу…

— Так, Ваня, — шепчет Марина, — так именно. Кого Господь выберет, того люди сразу подмечают и под его руку тянутся.

Заруцкий, однако ж, плечами жмет в сомнении.

— Шибко на Бога полагаться — в том тоже риск, духом ослабнуть можно. Царь Дмитрий тому урок, разве нет? Великое царство ему, почитай, само в руки упало — в ладошки, кулаки сжать надо б, да не потрудился в благодушии, оно и скользнуло с ладошек под ноги Шуйскому.

Марина ему пальчики свои горячие на губы: не атаманское, мол, дело о Божьем промысле судить, Заруцкий же пальцы ее зацеловывает, новой страстью возгоревшийся, тянется к устам ее, и сладостный стон Маринин гаснет в пышных усах атаманских…

С ногайской стороны уже вовсю белым полотнищем полыхает рассвет, когда Марина выходит наконец на крыльцо. По утренней прохладе поверх гусарского костюма шубка в соболе внакидку, лихо заломлена шапка гусарская, левая рука на кинжале у пояса, в правой руке — крохотная ручка сына-царевича, и сам он, шляхтенок разряженный, важен и степенен, но личико сияет радостью детской, и такая же, почти детская, радость на лицах сотни казаков-донцов, назначенных в сопровождение царицы и царевича до царского насада, что подогнан уже к берегу напротив Никольских ворот. Кремль же почти пуст. Все продумано Заруцким до мелочей — на берегу царицу и царевича ждет воинство на стругах, путь от Никольских ворот до берега оцеплен казаками, затинщики с пищалями в засаде у Ладейной слободы, две пушки большого наряда на Крымской башке оставлены для обмана астраханцев и на случай попытки прорыва к Ладейной слободе.