Артур Конан Дойл - Последняя галера

— Ясно, — сказал старший печальным голосом и с мрачным лицом, — ясно, что кроме нас не спаслось никого.

— Я не покидал разгара битвы, пока мне казалось, что я могу помочь хоть одной галере, — ответил Магро, — Ты видел, мы ушли, точно волк, за которым с обеих сторон гонится по собаке. Римские псы могут показать волчьи укусы, которые докажут это. Если бы освободилась хотя бы еще одна галера, она, конечно, теперь была бы с нами, потому что для наших судов нет другого безопасного приюта, кроме Карфагена.

Младший воин пристально посмотрел на отдаленный мыс, где был его родной город. Уже виднелся низкий покрытый деревьями холм, усеянный белыми загородными домами богатых финикийских купцов. Там, выше всех строений, точно сияющая точка на бледно-голубом утреннем небе горела бронзовая крыша бирской цитадели, возвышавшейся над городом, раскинутым по холму.

— Со сторожевых башен нас уже могут видеть, — заметил он. — Еще издали они узнают галеру Черного Магро, Но кто из них угадает, что из всего прекрасного флота, который под трубный звук и барабанный бой вышел из гавани месяц тому назад, остались мы одни?…

Патриций горько улыбнулся.

— Если бы не мысль о наших великих предках и о нашей возлюбленной родине, владычице вод, — сказал он, — мое сердце порадовалось бы беде, которая обрушилась на это тщеславное и слабое поколение. Ты всю жизнь провел на морях, Магро, и не знаешь, что происходит у нас на земле. Я же видел, как разрасталась злокачественная язва, которая ведет нас теперь к смерти. Я и другие приходили на рыночную площадь говорить с народом, но нас забрасывали грязью. Много раз я указывал на Рим и говорил: «Берегитесь людей, которые все добровольно носят оружие, из чувства долга и гордости! Как можете вы, скрывающиеся за спинами наемников, надеяться воспротивиться им?» Сотни раз я говорил им это.

— А они ничего не отвечали? — спросил его собеседник.

— Рим был далеко, и они не видели его, а потому он для них не существовал, — продолжал старик. — Одни думали о торговле, другие о выборах, третьи о выгодах от государства, но никто не видел, что наша страна, мать всего, шла к гибели. Так могут спорить пчелы о том, кому из них достанется воск, кому мед в то время, когда зажигается факел, который обратит в пепел и улей и все, что находится в нем. «Разве мы не владыки моря»? «Разве Ганнибал не был велик?» Вот что они кричали, живя прошлым и, как слепцы, не замечая будущего. Раньше заката солнца они будут рвать волосы и раздирать одежды; но разве это поможет нам теперь?

— Печальным утешением может служить мысль, — сказал Магро, — что Рим не удержит захваченного.

— Почему ты говоришь это? Мы идем вниз, Рим же стоит выше всего мира.

— На время, только на время, — серьезно ответил Магро. — Может быть, ты улыбнешься, когда я скажу тебе, почему я знаю это. В той части Оловянных островов, которая выдается в море, жила мудрая женщина-ведунья; я от нее слышал много прорицаний, и все они сбывались. Она ясно предсказала мне падение нашей родины и даже битву, после которой мы теперь возвращаемся. Много странного видел я у дикарей, живущих на западе острова Олова (Великобритании).

— Что же сказала она о Риме?

— Что он падет, падет, как мы, ослабленный своим богатством и своими партиями.

Гиско потер руки.

— Это делает наше падение менее горьким, — сказал он. — Но если мы уже пали, а Рим тоже погибнет, какая страна, в свою очередь, может надеяться сделаться владычицей вод?

— Об этом я тоже спросил ее, Магро, — и подарил ей мой тирский пояс с золотой застежкой в награду за ее ответ. Но, право, я слишком дорого заплатил ей за ее сказку, которая, конечно, должна оказаться ложью, хотя все остальное сбывалось. Она говорит, что в будущие дни ее страна, этот опоясанный туманом остров, где раскрашенные дикари едва умеют перебираться от мыса до мыса на рыбачьих челнах, поднимет трезубец, упавший из рук Карфагена и Рима!

Улыбка, порхавшая над острыми чертами патриция, внезапно замерла, его пальцы сжали руку собеседника. Тот окаменел; его шея вытянулась, его ястребиные глаза устремились к северному горизонту. Там, на прямой синей линии виднелись два перерыва — две низкие черные точки.

— Галеры! — прошептал Гиско.

Весь экипаж тоже заметил суда: все столпились к правому укрепленному борту, все протягивали руки, все говорили. На мгновение печаль поражения исчезла, и радостное жужжание перебегало от одной группы к другой при мысли, что они не одни, что еще кто-то спасся от великого уничтожения.