Юзеф Крашевский - Последний из Секиринских

Кунуся (так звал он жену) плакала, лежа в постели, при мысли о разорении, предстоящем ее хозяйству от этих великолепных крестин, но, как всегда, не смела противиться воле своего мужа.

Приходский священник, узнав о радостном событии в семействе Секиринских, поспешил к нему тотчас, надеясь воспользоваться случаем для примирения его с Вихулою. Вихула на эту пору стоял в воротах своего дома, опершись спиной о столб, засунув руки за пояс, заложа ногу на ногу и беспечно посвистывая. В таком занятии он привык проводить целые дни. Нельзя было похвалить его наружности: небольшого роста, коренастый, довольно тучный, более широкий, нежели длинный, с черными взъерошенными волосами, которыми зарос почти весь лоб его, с волчьими, глубоко сидящими во лбу глазами, он почти всегда злобно усмехался. Брань и насилие были у него нипочем; он не щадил даже своих приятелей, а дома, начиная от жены, с которою бранился беспрестанно, до последнего работника, не было человека, которому бы от него не досталось каждый день. Жизнь Вихулы проходила в перебранках и побоях, это была его стихия.

Священник, подойдя, поклонился Вихуле и с ласковой улыбкой, которая у этого доброго человека почти никогда не сходила с уст, пожелал ему доброго дня.

— А, добрый день, мосце-дзею, — отвечал он. — А куда это?

— К Секиринским.

— Как и всегда. А ко мне и не заглянешь. Неужели их заплесневелый хлеб вкуснее моего?

— Во-первых, — сказал священник, остановясь, — ты знаешь, пан, что я, благодаря Бога, никуда ради хлеба не хожу; есть у меня свой кусок; а во-вторых, скажу прямо, что хожу туда, где меня ласково принимают.

— Знаю, знаю, мосце-дзею, — возразил Вихула, — знаю давно, что я не пользуюсь твоею благосклонностью, а тот голыш тебе как нельзя более по сердцу. Что делать, не повеситься же с отчаяния!

— Если хочешь знать правду, — сказал с живостью священник, — то услышишь ее сейчас. Когда я прихожу туда, то не встречают меня у дверей жестокими словами и угрозами, которых у тебя всегда полон рот; там люди живут с Богом.

— А я так без Бога, мосце-дзею?

— Я тебя не упрекаю, — заключил священник, понюхав табачку, — но у тебя всегда гнев в сердце, и это худо.

— Зачем же меня раздражают, зачем выводят меня из терпения?

— А сам ты, пан, хорош?

— Кто же зачинщик? Не я.

— И что долго толковать? К чему напрасно разбирать кто прав, кто виноват? Бог дал Секиринским сына — примириться бы вам. Сделай только один шаг к миру.

— Я, — воскликнул Вихула: — я? Чтобы я уступил этому голышу? Скорее, мосце-дзею, земля подо мною провалится. Нет, уж этому-то не бывать!..

И сказав это, метнулся в сторону, как раненый вепрь.

Что после этого оставалось говорить? Священник покачал головою и пошел к скарбниковичу. Он застал его расхаживающего, как и всегда, большими шагами по первой комнате, с поднятою вверх головой, с одной рукой за поясом, с другой заложенной назад и с улыбающейся физиономией.

— А, а, — сказал он, разменявшись приветствиями, — знаете ли важную новость? Бог дал мне сына! Я думаю о том, какое бы дать ему имя. Вы пришли как раз вовремя!

— Поздравляю и желаю от всего сердца счастья всему вашему дому, как истинный ваш богомолец!

Скарбникович поклонился.

— Благословение Господне, — заключил священник, — подобает ознаменовать добрым делом.

— Крестины будут торжественные.

— Не о крестинах речь, добрейший скарбникович; а если бы ты во имя Божие помирился с Вихулою, так была бы на небесах великая радость, да и вам было бы лучше.

Лицо Секиринского омрачилось, и он молчал.

— Если бы этак, по-братски… — продолжал священник.

— Как это по-братски? — прервал его обиженный хозяин.

— А разве мы не все во Христе братья?

— Не я с ним ссорюсь, — сказал Секиринский, — а он со мной. А впрочем, батюшка, он для меня человек не важный, и дружить с ним я никогда не намерен и не буду.

— Почему?

— Да потому, если сказать правду, что пускай он ищет равных себе.

— О, гордость, гордость! Скарбникович, это не христианское чувство. Предать бы все забвению!

— Гордость, не гордость, а должен человек понимать свое достоинство.

— Он такой же дворянин, как и вы, — сказал неосторожно священник.

При этих словах Секиринский отскочил назад, как будто его обварили кипятком, закусил губы, посмотрел сверху вниз и ответил с гордостью выразительно, коротко и сухо:

— Извините, не такой дворянин, как я, потому что таких дворян, как Секиринские, в целом краю только четыре фамилии. Впрочем, оставим это.