Валерий Шумилов - Живой меч или Этюд о Счастье Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста

Их было слишком много – противящихся Республике: стало уже невозможным различать, кто из них – враг, недоброжелатель, равнодушный…

«Все хотят Республики; никто не хочет ни бедности, ни добродетели… Свобода ведет войну с моралью и хочет властвовать наперекор морали».

Никто не хочет бедности, потому что все хотят богатства… Избавиться от этого порочного «духа собственности», поразившего самых искренних республиканцев, могли бы помочь его «установления». Но их еще не было. Сен-Жюст опоздал.

Молча, не поздоровавшись, он прошел к свободному столу в дальнем углу полутемной залы, зажег канделябр и, разложив перед собой листы чистой бумаги, начал писать…

Он знал, с чего начнет свою завтрашнюю речь – с защиты: «Без сомнения, не надеялись, что я соглашусь запятнать свои чистые руки подлостью. По крайней мере, не думайте, что в моей душе возникло намерение льстить одному человеку. Я защищаю его, потому что он кажется мне безупречным, и я обвинил бы его, если бы он стал преступником». И знал, чем закончит – проектом декрета о республиканских установлениях, которые «обеспечат меры, не допускающие, чтобы правительство при полном сохранении своей революционной энергии склонялось к произволу и благоприятствовало честолюбивым замыслам…».

И даже честолюбивым замыслам Робеспьера… Пусть так и думают.

Не честолюбивым – нелепым поступкам Робеспьера: из-за его сегодняшней самоубийственной речи подготовленный Сен-Жюстом доклад о политическом положении дел в Республике нужно было переписывать полностью. Речь защищаемого им Максимилиана спутала все планы Сен-Жюста, время действовать было бесповоротно упущено, он рассчитывал на свою речь, как на чудо.

Рассчитывал, что Конвент не поймет конечную суть его установлений и примет их…

Ничего, мы еще подвергнем вас всех цензуре, граждане!

Потому что зла стало столько, что оно уже перехлестывает через край. И скоро лодка Республики затонет… Если только…

«Но, конечно же, не столь уж трудно расстаться с жизнью, в которой пришлось бы стать либо сообщником, либо безмолвным свидетелем зла…»

Нет, он не позволит им всем договориться этой ночью, – друг с другом – с Комитетом безопасности, с умеренными из Конвента, с продажным Фукье. Фуше, правда, спрятался окончательно, – если за другими интриганами еще можно было проследить, бывший аррасский друг Робеспьера был неуловим даже для лучших агентов, – но Комитет общественного спасения не станет в эту ночь штабом заговорщиков.

«По моему мнению, они виновны в пагубных замыслах против отечества; на моей совести нет ничего, что заставило бы меня опасаться ответных обвинений; я скажу все, что о них думаю, без всякой жалости» – негнущейся рукой вывел на бумаге Сен-Жюст, и в ту же минуту те, кого он имел в виду, появились в дверях сами – без шляп, с всклокоченными волосами, в мятых одеждах.

Он должен был промолчать и хотел промолчать, но при взгляде на громадного Колло, чье лицо выражало удивление, смешанное с гневом и растерянностью, Сен-Жюст вдруг, как воочию, представил себе траншеи на равнине Бротто, доверху наполненные телами расстрелянных, – картина, которую он, впрочем, никогда не видел, – и он не смог удержаться от насмешки:

– Что нового у якобинцев?

Мгновенье Колло смотрел на него, не узнавая. А затем заревел и одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние:

– И ты смеешь спрашивать меня об этом? Как будто не знаешь! Лицемер!

– Откуда я могу знать – я давно не хожу к якобинцам, – Сен-Жюст успел встать и оказался лицом к лицу с бывшим актером, протянувшим к нему свои огромные руки. Их разделял только стол.

– Предатель, подлец, сундук с приговорами! Что ты пишешь? Обвинение против нас? Вам нужны наши жизни, но вы их не получите! – великан Колло огромной горой навис над Сен-Жюстом, тот еле успел перехватить его руки и сжать их с такой силой, которую никто не мог заподозрить в нем. Сам Колло не мог вырвать свои запястья из как будто железных тисков, как ни пытался.

– Бей его, Колло! – вмешался в схватку Билло-Варрен; его обычно бледное от постоянного недосыпания лицо на этот раз было багровым. – Дай ему в морду! Бей, чтобы его скрючило!

Члены Комитета с угрозой подступили к Сен-Жюсту. Только Приер и Ленде, оставшиеся на своих местах, по-прежнему занятые перелистыванием каких-то документов, делали вид, что происходящее их нисколько не интересует.

– Бумаги, отнимите у него бумаги! – заторопился Карно.