Сергей Крившенко - Плавать по морю необходимо

Эти слова, несомненно, читал и Гончаров: ведь в этом обозрении Белинский говорит и о романе «Обыкновенная история». Через четыре года Гончаров отправился в свое путешествие, и, кто знает, не эти ли суждения Белинского подскажут ему форму путевых заметок-писем. Во всяком случае, он вспоминает о них в предисловии к третьему изданию «Фрегата»: «Утверждают, что присутствие живой личности вносит много жизни в описания путешествий…»

Размышления Белинского как будто прямо относятся к книге Гончарова. Да, главная заслуга Гончарова в том, что он на все смотрел собственными глазами, и взгляд этот и оригинален, и объективен. Но это не объективность регистратора, в чем не раз обвиняли Гончарова. Надо быть очень чутким, иметь «тонкое обоняние» (Гоголь), и тогда читателю откроются глубинные чувства писателя. Иной раз эти чувства выражены с прямой публицистичностью, и даже с пафосом, наличие которого как бы и не замечается. Но чаще это слово художника. Гончаров хотел увлечь читателя, отсюда его обращение к эпистолярной форме. В книгу врывается нечто романное. Не случайно в наше время «Фрегат…» называют то «географическим романом» (В.А. Недзвецкий), то «предроманом» (Е.А. Краснощекова). Разные точки зрения представлены в фундаментальной книге Е.А. Краснощековой «И.А. Гончаров. Мир творчества» [130] Санкт-Петербург, Пушкинский дом, 1997. .

Описания дальних стран, их жителей, особенностей и случайностей путешествия, по мнению Гончарова, никогда не теряют своей занимательности. История плавания самого корабля, «этого маленького русского мира, с четырьмястами обитателями носившегося два года по океанам, своеобразная жизнь плавателей, черты морского быта, „поэзия моря“ — все это тоже само по себе способно привлекать и удерживать симпатии читателя. Но как бы ни умалял писатель достоинства своего пера, не менее важна личность писателя и то, что эта личность несет в своем повествовании. Какую „главную мысль любит“ в своем повествовании Гончаров? Судьба России, ее место в цивилизации, перспективы развития в современном мире и будущем…

Где бы ни был автор, он то и дело перебрасывается мыслью на родную почву. Однако из таких видений, которое не дает нигде покоя, видение русской деревни Обломовки, с ее барином, который живет в себя, в „свое брюхо“, с „живой машиной“, которая стаскивает с барина сапоги, с Егоркой, со всем миром „деятельной лени и ленивой деятельности“, который будет впоследствии назван обломовщиной. В письме первом он пишет из Англии: „Виноват: перед глазами все еще мелькают родные и знакомые крыши, окна, лица, обычаи. Увижу новое, чужое и сейчас в уме прикину на свой аршин. Я ведь уж сказал вам, что искомый результат путешествия — это параллель между чужим и своим“ [131] С. 55. .

„Животная, хотя и своеобразная жизнь“, „развитая жизнь“. На их сопоставлении и противопоставлении вырастают размышления Гончарова о человеческой цивилизации, о судьбах России. Гончаров видит не только крайности, жизнь „грубую, ленивую и буйную“, жизнь бездуховную, но и жизнь развитую, „царство жизни духовной“. Он видит и то переходное состояние, когда жизнь дошла „до того рубежа, где начинается царство духа, и не пошла дальше“.

Об этом глава „Ликейские острова“. Гончаров как бы попадает в детство человечества, в его „золотой век“. „Это единственный уцелевший клочок древнего мира, как изображают его Библия и Гомер“. Куда пойдет эта жизнь? Гончаров трезво видит, что идиллия не беспредельна. Да, это не жизнь дикарей, грубая, ленивая и буйная, „но и не царство жизни духовной: нет следов просветленного бытия“. Природа сама по себе не наполняет целиком жизнь человека. Просветленное бытие? Осуществимо ли оно здесь, на благословенных островах? Прогресс, цивилизация лишены идиллии. Вот и здесь: „У одних дверей стоит с крестом и лучами света и кротко ждет пробуждения младенцев; у других — люди Соединенных Штатов, с бумажными и шерстяными тканями, ружьями, пушками и прочими орудиями новейшей цивилизации…“ И уже более иронично: „Благословенные острова. Как не взять их под покровительство? Люди Соединенных Штатов совершенно правы, с своей стороны“. Словом, „вот тебе и идиллия, и золотой век, и Одиссея“. Дух практицизма, коммерции, приобретательства, властвования одних над другими… Но все это реальность, от нее не уйти. Гончаров довольно резко критикует английского колонизатора. „Человек-машина“, чья добродетель лишена своих лучей». Да, он цивилизует мир, но одновременно и разрушает, делает его неуютным. Раньше, в советский период было принято подчеркивать обличительный характер изображения колонизаторов у Гончарова. Сейчас в некоторых статьях такая критика стыдливо обходится, ретушируется. Или даже отвергается. Но крайности здесь не нужны. Гончаров не обольщается, рисуя фигуру колонизатора, пожирателя пространств, торговца наркотиками, не останавливающегося ни перед какими нравственными понятиями ради выгоды. Вот один такой момент прямой характеристики: «Вообще обращение англичан с китайцами, да и с другими, особенно подвластными им народами, не то, чтоб было жестоко, а повелительно, грубо или холодно-презрительно, так что смотреть больно. Они не признают эти народы за людей, а за какой-то рабочий скот…» («Шанхай»). Нет, сатирический портрет англичанина не задан искусственно, на шаржирован, как то показалось иным исследователям, он дан контрастно, ярко, художественно.