Елена Хаецкая - Мишель

— Руфин Иванович! Вот не ждал вас здесь увидеть. В каком вы нынче чине? Опять в юнкерах щеголяете?

— Да-с, ваше благородие, — отозвался Дорохов, неприятно скалясь. — Опять юнкер. Никак с сим званием не могу расстаться. А вы зачем в наши края? Здоровье поправлять?

— Похоже, что так, — сказал Юрий. И махнул рукой в сторону орудий: — Это Мамацева пушки?

— Все тот же старый добрый Мамацев, — подтвердил Дорохов («старый добрый» был на год младше Мишеля — ровесник Юрия). — Как все грузины, красавец и, разумеется, князь, а при пушках — так и вовсе бог войны… А вы что же не в Петербурге, ваше превосходительство? В прошлый раз, кажется, вы были высланы в наши скорбные степи… то есть, простите, скорбные горы… за какие-то стишки. Нынче-то что натворили?

— А вы, Руфин Иванович? Помнится, когда мы расставались, вы были уже поручиком…

— Я, как известно, с Кавказа не вылезаю…

— Так за что вас разжаловали?

— Я первый спросил.

— А я старше по чину.

— А я старше по возрасту.

Помолчали. Руфин неприязненно глядел на Лермонтова, чуть покачиваясь с носка на пятку.

— Ладно, — сказал Юрий и беспечно махнул рукой. — Я знаю, что вы меня не любите.

— А вы разве девка, чтобы я вас любил?

— Бросьте! Как говорит мой… э… хороший друг…

— А, так у вас все-таки есть хорошие друзья? — перебил Руфин. — Вот не подозревал!

— Есть, и они меня любят. Так вот, он говорит, что офицеры подобны девицам: склонны к стишкам, обожанию и хождению стайками.

— Скорее — стадами.

— Стадами ходят по паркету паркетные шаркуны… Видите ли, я и сам паркетный шаркун и кое-что понимаю в светской жизни! Ну, так за что же вас на сей раз разжаловали, Руфин Иванович?

— Кое-кому дал по морде. Ваш ответ?

— За дуэль.

— О! — сказал Дорохов. — Убили?

— Нет, стрелял на воздух.

— Чего еще от вас ожидать?

— Увы, — сказал Юрий. — Если доведется стрелять в вас, Руфин Иванович, буду целить в ногу, чтобы попасть в голову.

— Отменная мысль! — сказал Дорохов, неприятно кривясь в улыбке. — Эдак я вас начну любить!

— Да уж сделайте одолжение, Руфин Иванович, — сказал Лермонтов и засмеялся.

На рассвете шестого июля 1840 года Чеченский отряд под командой генерала Галафеева выступил из лагеря под крепостью Грозной: шесть батальонов, 14 орудий и полторы тысячи казаков. Переправившись за Сунжу, он взял путь через ущелье Хан-Калу, — и почти тотчас начались покусывания малых чеченских отрядов: вылетая из-за укрытий, они делали по нескольку выстрелов и исчезали. Их не преследовали.

Добравшись до Урус-Мартана, Галафеев несколько раз вступал с горцами в перестрелки; основной его задачей было уничтожение мятежных аулов. На каждом шагу натыкались на неприятеля; сколько врагов и где они находятся, понять было невозможно: в любое мгновение могла ожить скала или дерево, оттуда вылетали пули — одна, две, десяток, а после все затихало, и не понять было, ушли горцы или притаились еще где-нибудь. У каждой реки, возле каждого ручья устраивалась засада. Приказом по войскам настрого было запрещено покидать лагерь, чтобы не рисковать попусту: и без того потеряли уже более двадцати человек.

Руфин как раз выслушивал от генерала Галафеева новое задание — подобраться к аулу и перебить засевшую там банду, — когда казак принес записку; Галафеев пробежал ее глазами и усмехнулся:

— Кстати, вот вам еще один человек в отряд — Лермонтов.

— Нет! — вскрикнул Руфин прежде, чем успел прикусить себе язык.

Генерал посмотрел на него удивленно.

— Я услышал некий звук, — проговорил он предостерегающе. — Должно быть, почудилось.

— Ох… Не надо мне Лермонтова! — от всей души взмолился Дорохов. — Я его угроблю, и меня потом, по приказанию его бабушки, показательно расстреляют…

— Что за глупости! — Генерал напустил на себя суровый вид. — И при чем тут какая-то бабушка… Мне самому этот Лермонтов уже надоел. Пристает и пристает: отправьте меня к Дорохову в отряд, ненавижу разводы, караулы и дисциплину вообще — а желаю с шашкой в руке рубать врага, наподобие Ахиллеса…

— Что, так и пишет? — Дорохов так удивился, что забылся и заговорил с генералом дружеским тоном, как с равным.

— Так и пишет. — У Галафеева, похоже, и самого вылетело из головы, что разговаривает он с простым юнкером. С простым — да не с простым: если суммировать все дороховские продвижения по службе, то Руфин уже был бы ему ровней.

— Он меня в могилу загонит! — сказал Дорохов и принялся отчаянно косить глазами. — А избавиться от него… никак нельзя?