Иван Басаргин - Дикие пчелы

– Гад, довел бабу, рассудок потеряла! – зашумели мужики.

– Успокойся, жив твой бандюга, – подошел к Груне Шишканов. Начал поднимать со снега. – Вставай, простудишься. Помешал тебе его уторкать наш медведь Хомин. А надо бы! Бог и люди простили бы. А на руках кровя у тебя с лица твоего, запинал начисто.

– А ты кто?

– Просто человек. Твоему ироду помогаю богатеть.

– Прочь! Молчать!

– Ожил, скотина! Бей его, мужики, хватит, всю дорогу молчали!

Безродный схватил винтовку. Мужики подались назад.

– Стреляй, сволочь! – двинулся на Безродного Шишканов. – Всех не перестреляешь.

– Всех не буду, а вот тебя точно убью. Вижу, из какой ты породы.

– Кончайте. Замолчи и ты, Шишканов. Ведь пока сила на их стороне… Хлопнет – и весь сказ. Спишут тебя за бунт, как немало нашего брата списали, – остановил Шишканова Коваль.

– Правильно, Семен, в одиночку бурю не перекричишь. Вот соберемся все вместе, свяжем эту братию одной веревкой – и в море, – согласился Шишканов. – Погорячился я. У нас Тарабанов бандюжничает, здесь этот, а где власть, где правда?

– Правда, – усмехнулся Безродный. – Она вот, в моем кулаке. А кто кого свяжет, мы это еще посмотрим.

– Разгружай, мужики, хватит балясы точить! – закричал Хомин. – Чего нам в семейный спор встревать.

Вскрик Груни прервал споры. Она упала лицом в онер и корчилась от боли. Хомин подскочил к Груне, взял ее на руки, как ребенка, и понес в дом. Увидел Прасковью, крикнул:

– Теплой воды! Живо!

Хомин догадался, отчего так скрутило Груню. Его Анисья каждый год носила ему по ребенку. Он не звал баб-повитух: дарить им нечего – сам принимал роды…

Через час, когда возчики дружно разгружали товары, а Безродный издали смотрел на эту суету, вышел Хомин.

– Сволочь ты, а не хозяин, – сказал он. – Дите загубил. Скинула баба. Не ходи к ней, пусть спит, замаялась. Избил ты ее дюже. Шмякнуть бы раз тебе в морду – и стала бы лепеха. Да уж ладно, свое найдешь. От судьбы не открутишься.

– Спасибо, Хомин, что спас меня. Сколько за услугу?

– Просто не судьба, вот и спас. А за себя сам ставь цену, – усмехнулся Хомин. – Сколь твоя душа стоит, столь и ставь. Я тоже шел под пулю. Знать, в мою душу туда же прикинь.

– Так сколько?

– За извоз десятка в один конец да во второй столько же. Да за твою душу полста, дороже-то поди и не стоит. За бабу столько же, вот и в расчете. Да еще мою душу сюда прикинь этак рублев за десять.

– Дешево же ты меня и себя ценишь? – угрюмо бросил Безродный.

– Так уж сам думай, что ты стоишь и что я. По равности делил.

– Хорошо. Двадцать рублей за извоз, за мою душу две копейки, за твою – двадцать, за женку полста – и катись.

– Деньгу на руку. Може, ты прав, что твоя душа стоит две копейки. Може, зря я ее спасал. Премного благодарен, – поклонился Хомин, когда получил расчет.

Товары разгружали в склады. После разгрузки, короткого отдыха Прасковья пригласила мужиков на обед, большим половником наливала мясной суп в чашки. Все хвалили ее варево, добродушно подшучивали:

– С Васькой миловались? Ха-ха-ха! Он орет: «Я с Параськой!..» Ну, чудеса в решете!

Косматый мужик почесал затылок и сказал:

– А баба у Безродного хороша. И где только такую нашел? Везет же людям.

– Это Иуда Хомин помешал ей хрястнуть Безродного, – вставил свое слово Шишканов. – А кто он, Хомин? Будущий рвач. Ездит на Макаре Булавине, как на послушной кобылке, а тот помогает ему богатеть. Зверем стал. А раньше был человек доброй души. Может, та душа только таилась, хотела казаться доброй. Неспроста он заступился за Безродного. Ить стал чисто росомаха, все в свое гнездо тащит. Богомолом заделался. Смехота. А давно ли бога матюгал на все корки.

Хомин вошел незамеченным, подошел к Шишканову, схватил его за шиворот и как котенка выдернул из-за стола. Хотел выбросить его за дверь, но Шишканов выхватил нож и прошипел:

– Отпусти, пока кишки не выпустил!

– На первый раз отпущу. Ты ить мой сельчанин. А вы все дураки, кого слушаете? Хлопнула бы баба мужика – суды и пересуды, а вам еще деньги за извоз не заплатили. Думать надо. И скажу другое – этот Шишканов из бунтовщиков. Есть слых, что он бывал уже на каторге за убивство помещика. Так-то. Ему убить богатого человека – запросто.

– Ты боишься, что тебя когда-нибудь торскну? А ить торскну когда-то. Ты ведь меняешь кожу на глазах. Вот сбросишь свой выползок, и страшней богатея нам не сыскать.

Угомонились мужики. Споры, смех, крики. А когда Прасковья еще поднесла каждому по стакану водки, и Безродный стал добрым человеком. У кого не бывает свар семейных? У всех бывает. Даже короли с королевами ссорятся.