Иван Басаргин - Дикие пчелы

– Не долдонь, не пугай, лучше расскажи про свои Палестины. Может, и правда мне дорога в ад. Чем дохнуть в раю, так лучше рвать бороды попам в аду. Ить они больше, чем я, двоедушники.

– То так. Это я тебе позволю, потому как попы все у меня в аду. Расскажу тебе нашу притчу. Пришел, значит, царь Петр в рай, апостол Петр тут же ворота распахнул, бряк – и закрыл следом. Гля, там другие цари бродят, скучные. Свою родню встрел, начал расспрашивать что и как. Все в ответ, мол, скучища адская. Ну и взбесился тут Петр-то, заорал: «Мать вашу перемать, вы куда меня сунули? Где здесь работа?» Бога матом помянул. Иван Грозный было прикрикнул на него, мол, нельзя бога ругать. Но Петр так дал ему под зад, тот и полетел через всю райскую обитель. И Ивана-то душа хлипкая, навроде твоей. Двоедушничал, то да се. Но царь! Помазанник божий – что бы ни делал, ему рай уготован. Ну и пошел всех костерить. Сунулись на него ангелы – разбросал, двум-трем крылышки обломал. Бросился к апостолу Петру, выпусти, мол, сгину зазря. Тот не пускает. Он под дых Петру-то, своему тезке, потом по мусалам, вырвал с корнем врата и во весь дух полетел ко мне. С богом ссориться мне не с руки. Но уговорил я бога, выкатил ему две бочки адского вина. Он ить тоже не любит свое райское, кислое, хмельного маловато, а от моего враз голова кругом заходит. Прилетел и сразу спрашивает: нет ли, мол, у тя работенки пожарче? Есть, говорю, вон стоят котлы, в них души двоедушников. Вари, потом выцедишь их, бросай в смолу кипящую, из смолы да в печь огненну. Так и вываривай, пока не останется запаха двоедушия. А потом уж я распоряжусь, куда их девать. Эх, и обрадовался царь Петр, говорит, мол, мне эти двоедушники на земле надоели, но уж здесь-то позабавлюсь. Робит, шурует у котлов, ажно весь ад гудит. Вчерась мне пожаловался, мол, стало много подваливать двоедушников, мол, надо бы помощника посильнее подбросить.

– Эко страхи ты рассказываешь, сатано! Брысь отселева!

– Погоди, не гони. Хороша у тя медовушка-то. Тяжко у нас убивцам и двоедушникам. Остальные же живут и в ус не дуют, жрут адское вино, влюбляются, матерятся, дурят. Что там Содом и Гоморра? Так, пустяки. У меня, брат, все кипит, все клокочет. Вот тебя, например, я поначалу отдам Петру, он выварит из тебя двоедушие, потом кинет своим чертям. Они за убийство пожарят в печи, за лжесвидетельство повисишь ты на дыбе, да не бойся, просто зацепят твою душу за язык и повисишь сотню-другую лет, и все. А потом, потом начнется у тебя райская жисть, будешь пить, влюбляться. Любовь – это мое порождение. Начало ей дала змея-искусительница, а уж я прибавил чуток. Там ты будешь ревновать свою чернявочку, драться с соблазнителями. Да не шарахайся! Чем киснуть в этой небесной обители, так лучше поначалу вытерпеть все муки ада, а уж потом пожить по-людски.

– Эко страшно ты говоришь. Изыди, сатано! Боюсь!

– Не боись, привыкнешь, есть у меня такие души, кои уже прошли все муки ада, но все просятся, ежли застудятся, попариться в кипящей смоле, обжариться в печи огненной. Человеческая душа и сам человек ко всему привыкают.

– Скажи, дьяволина, а что нас ждет дальше?

– Скоро на земле начнется новый Вавилон, где люди перестанут понимать друг друга. Нет, нет, все это будет страшнее, чем ты думаешь, люди отринут бога, дьявола.

– Врешь, ты все врешь! Прочь!

– Ха-ха-ха! Могу и уйти. Плесни-ка еще чуток, да бежать надо. Мы еще с тобой не раз встретимся. Ха-ха-ха! – прогрохотал дьявол.

Степан Бережное упал грудью на стол, застонал, зарычал. Выскочил из избушки, побежал к бабе Кате, там упал на грудь Устину, зарыдал:

– Прости, Устин! За все прости! Грешен я! Подл я! Убивец я! Ха-ха-ха! – захохотал. Распрямился, погрозил кулаком в потолок. – Все врешь, в бога мать! Тебя надо в совок и на помойку, а не меня, дьяволина. Накось выкуси! – показал фигу в окно. – Ха-ха-ха! – метнулся из лазарета, побежал по улице с хохотом и матюжинами. Вырвал кол из забора и начал все крушить на своем пути. – Дохлые мухи, все вы дохлые мухи, не подходите! Прочь, сатано! – орал он на братьев, которые хотели его связать. Даже Евсей и Фотей боялись подступиться. Поскользнулся в мартовской луже, упал. Братья враз спеленали его и понесли домой. Степан рвался, кусался, брыкал ногами.

– Не полоши народ, ты ить наставник.

– Не наставник я, а слуга дьявола! Отпустите, я хочу дать ему по мордасам! Вот тебе язык, не блазни перед глазами, – показывал кому-то язык наставник.

– Трехнулся старик, так ему и надо, не будет убивать святость в людях, да и в себе тож. Тяжко жить такому человеку. Обойди его власть, мог бы быть добрейшим, как Макар Булавин. Не видела я людей, что вершат власть, добрыми, – проговорила баба Катя.