Роберт Виппер - Иван Грозный

Баторий сумел удержаться в этих шатких условиях; мало того, искусно использовать таланты шляхты, увлечь большую часть ее к ведению войны, начертавши перспективы польской великодержавной политики. После его смерти это дело попадает в слабые руки бесталанного Сигизмунда III, но все, что смог осуществить его малоспособный преемник, – завоевание Смоленска, Северской области и временное занятие Москвы – исполнено силами и личностями, которые набрал и вдохновил Баторий. У него был верный глаз на способных людей и обаяние, привлекавшее их. Из военной школы Батория вышел его неизменный спутник, сначала канцлер, потом гетман, Замойский, "завоеватель городов", дипломат, политический оратор. Учеником Батория был и молодой Жолкевский, восходящая звезда короткого державно-политического периода Польши, уже не нашедший настоящего применения своим разнообразным дарованиям.

Шляхту пришлось привлекать обходными путями, записью в отряды добровольцев, наймом на частные средства короля и магнатов; это были ливрейные люди, как во времена Алой и Белой Розы в Англии. Частные войска создавали новые затруднения верховному командованию. Когда, при виде грабежа Полоцка, вспыльчивый Баторий хватил саблей солдата, тащившего добычу, оказалось, что это был наемник, состоявший на службе гетмана Мелецкого; важный сановник обиделся на короля.

В карьере Батория немалую роль сыграла удача. Трансильванский воевода занял престол Ягеллонов и взял на себя руководство войной, тянувшейся уже двадцать лет, когда его великий противник успел дойти до полного истощения. С уверенностью можно сказать, что борьба носила бы совершенно иной характер, если бы Грозный и Баторий встретились в 1566 г., в эпоху первого земского собора, когда организация военной монархии была в расцвете, когда и служилые и торговые люди объявляли о своей готовности энергично продолжать военные действия. Правда, Баторий, воитель по призванию, популярный среди солдат командир, представлял собою именно такого государя, какого жадно вызывал в своем воображении Пересветов. Зато Иван IV своими качествами техника и военного администратора мог по-своему уравновесить блестящие данные Батория, как стратега и тактика. Вся беда состояла в том, что кадры его войска крайне уменьшились, сократились донельзя финансовые средства.

В. Новодворский, исследователь борьбы за Ливонию в 1579 – 1582 гг., объясняет неудачи Москвы в последние три года войны исключительно подавленным состоянием Ивана IV; у царя было громадное войско – до 300000, которое он не решился пускать в дело вследствие полной своей растерянности; вот почему Баторий со своими сравнительно незначительными силами мог беспрепятственно делать одно завоевание за другим. Новодворский вполне прав, когда говорит об угасании личности Грозного, преждевременной старости: перед нами уже не тот человек, который в 50-х, 60-х годах развернул такую мощь военной и торговой державной политики. Но бессилие, бездеятельность, утрата веры в свое счастье, обнаруженные царем, находятся в тесной связи с действительным крушением его дела.

На чем основано представление Новодворского о громадной армии Ивана IV, – мы не знаем. Цифры в 300 000, кажется, никогда не было в Москве. В эту же пору, после стольких походов, надо думать, было трудно собрать и 50000. Однако, имей Грозный даже и такое войско, он мог бы если не прямо нападать на корпуса Батория, занятые осадами, то, по крайней мере, исполнять опасные для польского короля диверсии во фланги, в Ливонию, на Оршу и на Киев. Но очевидно и таких сил не было, и отсюда новое основание его странного бездействия.

Очень характерно, что вожди наемников, служившие Ивану IV, Магнус и Фаренсбах покинули его и перешли к Баторию: они почуяли, что дело царя проиграно.

До решительного столкновения с Баторием Иван IV относился к своему противнику с необычайным пренебрежением. В 1577 г. Баторий был занят осадой отпавшего от Польши Данцига и не мог воспрепятствовать походу Грозного на Лифляндию. Когда польский король жаловался, что царь, без объявления войны, забирает у него ливонские города, Иван IV отвечал: нечего королю беспокоиться о Ливонии, старой московской вотчине, когда его самого взяли с неведомого Семиградского воеводства только для занятия польской короны и Литовского великого княжества.

При переговорах о вечном мире Иван IV ставит большие требования, между прочим, выдачу ему Киева, Канева и Витебска. Он выдвигает по этому поводу новую династическую теорию: литовские Гедиминовичи происходят от полоцких Рогволодовичей: "Эти князья были славные великие государи, наши братья, во всей вселенной ведомые и по коленству (родству) нам братья; поэтому корона польская и великое княжество литовское – наши вотчины, ибо из этого княжеского рода не осталось никого, а сестра королевская (ставшая женою Батория) государству не отчичь". Когда литовские послы, оскорбившись отзывом о новом короле, сослались на избрание Давида, происходившего из низкого звания, Грозный ответил с обычной самоуверенностью: "То избранник божий, а здесь выбранный мятежом человеческим".