В. Кобрин - Иван Грозный

Этим не ограничиваются странные зигзаги царской политики в 1566 году. 19 мая 1566 года ушел на покой по болезни ( “за немощь велию” ) митрополит Афанасий. До пострижения в монахи он, протопоп Андрей, был долгие годы царским духовником, настоятелем придворного Благовещенского собора. В митрополиты он был избран царем всего за неполных два года до своей внезапной “немощи”. Вероятно, Афанасий не хотел себя компрометировать связью с опричниной.

Царь Иван предложил митрополичий престол, казалось бы, на редкость удачному кандидату: казанскому архиепископу Герману Полеву. Он постригся в монахи в Иосифо-Волоколамском монастыре, цитадели воинствующих церковников, поддерживавших во всем государя всея Руси. Недаром именно этот монастырь был семейной усыпальницей знаменитого опричного палача Малюты Скуратова. Отец Германа, монах того же монастыря “старец Филофей”, вместе с Германом вел следствие по делу еретика-вольнодумца Матвея Башкина. Герман даже лично конвоировал осужденного в монастырскую тюрьму. Дальние родственники Германа служили в опричнине.

Но суровый в вопросах “чистоты веры”, Герман тем не менее оказался мужественным противником беззаконного насилия. Еще не утвержденный, только-только назначенный царем на высокий пост, он уже стал поучать царя, угрожая страшным судом за казни невинных людей. Возмущенные опричники напомнили царю о Сильвестре и Адашеве, предупреждали, что его ждет “неволя” от епископа, “еще горшая”, чем от руководителей Избранной рады. Да царю и самому не захотелось иметь дело со строптивым митрополитом. По словам Курбского, Иван IV заявил Герману: “Еще... и на митрополию не возведен еси, а "уже мя неволею обвязуешь!” Герман был отправлен обратно в Казань, а примерно через два года его казнили.

Но совсем неожиданной была следующая кандидатура в митрополиты: игумен Соловецкого монастыря Филипп, в миру - Федор Степанович Колычев. Единственное, что могло показаться в нем привлекательным царю Ивану, - это то, что два двоюродных брата Филиппа, отпрыски старого московского боярского рода, были опричниками. Сама же биография Филиппа никак не давала повода ожидать, что он будет удобным и послушным главой церкви.

В монахи Филипп постригся 30-летним, полным сил человеком, опасаясь кары за участие в мятеже Андрея Старицкого. Несомненной, таким образом, была его связь со старицкими князьями. Но мало того: у Колычевых были поместья в Новгородской земле, а Новгород всегда был под подозрением у царя. Когда Филипп ехал в Москву, то около Новгорода к нему пришли представители горожан и молили заступиться перед царем за их город.

За время игуменства в Соловецком монастыре Филипп приобрел репутацию прежде всего прекрасного администратора, организатора хозяйственной деятельности. Ни до, ни после здесь не было такого разворотистого настоятеля. Когда читаешь “Житие святого Филиппа митрополита” или “Соловецкий летописец”, не оставляет ощущение, что кто-то перевел на древнерусский язык очерк о передовом директоре совхоза.

С именем Филиппа связано огромное строительство в монастыре, но не столько храмов, сколько хозяйственных сооружений. Здесь и сеть каналов, соединивших 72 озера и использованных для водяных мельниц, и кирпичный завод, дававший в год 40 тысяч кирпичей, и каменные поварни, и сушила для рыбы, и склады в подклетах церквей. Он даже применял механизацию: был создан посевной агрегат, позволявший одному человеку сеять одновременно из семи “решет”.

Условием своего вступления на митрополичий престол Филипп поставил отмену опричнины. Дальнейшая логика действий царя Ивана непонятна. Казалось бы, он в лучшем случае должен был отправить соловецкого игумена назад. Разве был у него недостаток в покорных иерархах вроде настоятеля кремлевского Чудова монастыря Левкия? Зачем был нужен царю на митрополичьем престоле такой заведомый строптивец, да еще связанный со Старицей и Новгородом? Но Грозный почему-то стал уговаривать, упрашивать Филиппа взять назад свое требование и стать митрополитом.

В чем дело? В том ли, что логика действий деспота обычно включает в себя некую долю непредсказуемости, самодурства? Или мы просто не знаем каких-то небольших, несущественных деталей, которые могут объяснить подоплеку событий? Но так или иначе царь сумел уговорить Филиппа, тот дал обязательство, чтоб “в опришнину ему и в царьской домовой обиход не въступатися”.

Трудно сказать, чем объясняется некоторая передышка в политике террора в 1566 году. Быть может, пока шло формирование опричного корпуса и опричной администрации, царь как бы усыплял общественное мнение. Но, во всяком случае, передышка была недолгой: очень скоро начинаются новые и новые казни “изменников”.