Михаил Старицкий - Молодость Мазепы

Мазепа придвинул стоявшее в углу кресло к кровати и сел молча, будучи бессильным побороть сразу охватившее его волнение и взять себя в руки.

— Где ты теперь? — спросила снова, после небольшого молчания, пани Мазепина.

— У гетмана Дорошенко.

— Дорошенко? Слыхала, слыхала: он из славного казачьего роду… только теперь этих гетманов расплодилось, словно жаб после дождя, — то там прослышишь, то там, — и один на другого идут, — тот татар за собой тащит, а тот ляхов… Смута одна, да безладье! Эх, не поведет это к добру нашу бедную неньку-вдовицу! — Как умер батько Богдан, так и пошло все «шкереберть»! Вот большую половину нас отдали на растерзанье ляхам… Разорвали нас надвое!..

— А вот, мамо, Дорошенко Петр и задумал «злучыть» обе половины Украины в одно целое.

— Да помогут ему силы небесные! Это первое благо, которого должен добиваться всякий честный сын своей отчизны. Да, и мы можем так же крикнуть, как крикнула одна мать на суде Соломона, — отдайте кому хотите дитя мое, только не рубите его пополам.

— Словно угадали вы, мамо, думки гетмана.

— Так служи ж ему, сыне мой, верой и правдой.

— Да, мамо, гетману теперь нужны верные слуги… Предстоит трудное дело… Он ищет союза…

— Только не с ляхами? — вскрикнула пани подчашая.

— Успокойтесь, мамо, он на поляков именно и собирает теперь силы и подыскивает союзника. Андрусовский договор, которым нас, связанных, отдали им в руки, и побуждает его порвать эти путы.

— Благодарю Тебя, Царица Небесная! — перекрестилась мать.

— Помни, мой сын, что твой род Мазепин был всегда «по-божным» и ревнителем нашей родной Грецкой веры, так не изменяй же своей вере ни в каких «прыгодах»… В ней вся сила и мощь. Вот и сестра твоя единая не восхотела суеты мира сего, а возлюбила тихое убежище молитв и воздыханий, сподобилась уже ангельского сана и молится за нас, грешных, во Фроловском.

— Сестра моя уже в черницах! — воскликнул потрясенный этим известием Мазепа. — Бедная, любая! Она всегда была такая тихая, да печальная и не нашла, видимо, радостей. Ах! Я так любил ее…

— И люби, а жалеть нечего, когда сердце ее понадобилось Богу, а радости душевные она в монастыре обрела, там только и есть надежное нам пристанище, — пани вздохнула и, взглянув набожно на образ Пресвятой Богородицы, висевший у ее изголовья, погрузилась в какое-то раздумье. Мазепа тоже замолчал, подавленный грустным настроением.

— Во всем Бог! — промолвила как-то торжественно после долгого молчания пани. — Вот и мне он послал радость, а вместе с ней и силы. Я вот задумала встать сегодня и хоть перейти до «креселка», а от креселка к столу и с тобою, любым, сидя вот за тем столом, потрапезовать. Меня, очевидно, «грызота» и держала в постели, невозможность отомстить врагу терзала мое сердце, а теперь, когда я увидела тебя живым и здоровым, когда хоть узнала, что ты стал на хорошей дороге и что завтра же ты приведешь мне связанным этого Фальбовского, то сердце мое успокоилось, а душа взыграла, и я сразу почувствовала силы… Кликни, голубе, ко мне мою черничку, пусть она меня опорядит.

Пани действительно обедала уже со своим сыном за столом в соседнем покое, куда она дошла при помощи сына и чернички. Прислуживал за столом сам Вицент, он никому не уступил этой чести и принес еще для радостного дня особенного старого меду, еще прадедовского, тайны хранения которого никому не доверял. Больная отведала тоже «столетнего старца» и словно воскресла: глаза ее заискрились огнем, бледные щеки вспыхнули, в речах закипели энергия и сила. Начала она расспрашивать сына о всех подробностях его жизни со времени последней разлуки. Мазепа охотно передавал ей пережитые им впечатления, хотя не все, а про своих спасителей в заброшенном хуторе, среди диких степей, распространялся он с особым усердием. Он не пожалел ни красок, ни теплоты для описания доблестей, радушия, гостеприимства, милосердия и отцовской любви старого Сыча, а особенно ангельской доброты, дивного сердца, природного ума и чарующей красоты его внучки, несравненной Галины. Мазепа рассчитывал, что рассказ его о необыкновенном казачьем заслуженном семействе, — последнее обстоятельство он старательно подчеркнул, — умилит до слез мать, она пожелает увидеть, обнять поскорей благодетелей, спасших ее сына, но в расчете он обманулся. Мать, действительно, была растрогана его рассказом, но спасение от смерти отнесла к милосердию Божию, которое избрало простых людей исполнителями Его воли, так что Галина и Сыч были только слепыми орудиями святых предначертаний; но во всяком случае, по ее мнению, и они заслуживали большой награды.