Михаил Старицкий - Молодость Мазепы

— Ну и догнали? — вскрикнуло невольно несколько голосов.

— Ге! — мотнул удало головой Чортовий. — И они летели, да только мы имели хороших проводников, напрямик неслись. Засели на опушке леса, ждем, притаились, как мертвые; только они подъехали к нам так сажен на сто, как мы выскочили из леса, да так их черной тучей и накрыли.

— Отбили? — вскрикнул, задыхаясь, Остап, а за ним и еще несколько казаков.

— Отбили! Всех на месте уложили, — вскрикнул сурово Чортовий, ударяя широкой ладонью по столу, — уже мы им за Мазепину команду здорово отплатили! Да и бить их не трудно, все равно, что медведя, — покуда он мечом своим махнет, так я его и вдоль, и поперек саблей перекрещу. Всех, говорю вам, «покотом» уложили, вот только сам этот Тамара, чертячий «выплодок», ушел.

— Ушел? — заволновались кругом казаки. — Да как же вы его, собачьи сыны, не схватили!

— Его и схватишь, когда он с чертями «накладає», — буркнул угрюмо Чортовий и затем крикнул громко. — Ну, да тогда ему дьявол помог, а теперь мы уже с атаманом на саблях поклялись, что голов своих «збудемося», а уж достанем ero!

— Добудем! Добудем! — закричали все кругом и бросились «чоломкаться» к Куле, к Чортовию и ко всем казакам, отбившим таким удалым образом Мазепу…

Когда первые крики восторга умолкли, Чортовий начал рассказывать своим слушателям, как они пробирались уже назад от Московского рубежа; после него заговорил Куля, потом Лобода, потом еще кто-то, а под конец в голове Остапа все перепуталось: Чортовий, Куля, Лобода, слуги Бруховецкого, Тамара, черти, оборотни, неисходимые лехи, неприступные замки. Он еще помнил только, что какой-то седой казак плакал уже на его плече, жалуясь на то, что никак ему не удается до сих пор добыть сотого татарина, а он обещание такое дал печерским святым за упокой батьковой души; но и это воспоминание вскоре исчезло, и все окончательно спуталось в его голове.

Проснулся на другое утро Остап с тяжелой, как камень, головой и, приподнявши ее с трудом, с изумлением заметил, что он лежит под лавой, а кругом по всей хате, под столами, на столах, на лавах и просто на глиняном полу лежат во всевозможных позах мертвецки неподвижные тела; только громкий храп, потрясавший стены хаты, свидетельствовал о том, что тела эти еще не расстались с жизнью. Пробравшись с трудом среди этих трупов, Остап вышел на двор, подошел к колодцу, окатил себе голову ведром холодной воды и только тогда пришел к полному сознанию. Он умылся, оправил свою одежду и отправился искать старого Лободу.

После непродолжительных поисков, он нашел его опять в компании слушателей и напомнил ему о вчерашней просьбе.

Но видимо и у Лободы здорово отшибло память после вчерашней пирушки, так что Остапу пришлось снова долго и пространно толковать старику: кто он, откуда приехал и зачем хочет видеть Мазепу, пока наконец Лобода вспомнил все.

— Га, га! Хлопец из Волчьего Байрака, ну, ну, вспомнил все. Так ты иди за мной, подожди немного, а я доложу его мосци.

С этими словами оба вышли из хаты. Лобода отправился в будынок к Гострому, а Остап остался ждать у крыльца.

Через несколько минут Лобода показался на пороге и объявил Остапу, чтобы он следовал за ним.

Пройдя через обширные сени и парадную комнату, Остап вошел вслед за Лободой в трапезную полковника. На столе еще стояли остатки неубранного сниданка, но в комнате не было никого, кроме Мазепы.

— Вельможный пане, — обратился к Мазепе Остап, ступивши нерешительно шага на два вперед и осмотревшись во все стороны.

— А? — вздрогнул Мазепа, очнувшись от набежавшего нежданного раздумья, — кто там? Лицо как будто знакомое… где это мы встречались, с тобою, казаче?

— Да в Волчьих же Байраках, еще как ротмистр посылал меня с гетманскими листами по всем околицам и обещал заехать к нам и взять меня с собой в надворную команду гетмана Дорошенко.

— Из Волчьих Байраков? — произнес живо Мазепа и подошел к Остапу. — Постой, постой… так это ты тот казак Остап, которого в реестры не принимают?

— Я, я самый.

— И это ты говорил о какой-то Орысе?

— Ге, а пан ротмистр и то запомнил! — улыбнулся Остап. — Ну, да, я говорил о ней. Да как же и не говорить, — давно уже мы с ней покохались, а панотец из-за того, что меня в реестры не принимают, не хочет ее ни за что отдать за меня.

— Постой, постой! — Да кто она, эта Орыся, — перебил его Мазепа.

— Орыся-то? Да дочка ж его, гарная девчина и сердце у нее щырое; давно мы уже дали слово друг другу, так батюшка ни за что не хочет за посполитого отдавать. Уже она просила и плакала, и подруга ее, что гостит там, Галина, тоже просила.