Михаил Старицкий - Молодость Мазепы

— Полковник Гострый? — вскрикнули в один голос слушатели.

— А что, думаю, все его знаете?

— Кто ж его не знает! Еще бы! Молодец! Голова!

— Еще какой молодец. Даром, что старый, а поищи еще такого молодого, — не сыщешь нигде! — продолжал с воодушевлением Гарасько. — Позавчера на облаве поднял он медведя. Прицелился — паф, — только пановка «сполохнула» — он кинулся подсыпать пороху, так куда там, — зверь прямо на него идет; уже было и лапу над ним занес, — так он присел, да одним ударом, слышите, как хватит его ножом в брюхо, так и распорол до самой шеи. Космач и гепнул ему на спину. Мы было все похолодели от страху, а он ничего, только отер нож свой о траву, засунул его за пояс, да и говорит: «Эт, к бису такое полювання, пропал чисто кунтуш», — а его кровью да «тельбухамы» так и обдало.

Громкие, одобрительные возгласы приветствовали этот рассказ.

— А уж что голова, так и самого беса проведет! Хочет, видите ли, Бруховецкий уловить его, а просто силою взять боится. Уж он его и выманивал, и полки ему давал, — никак не проведет старого. Стал искать, как бы подкупить кого-нибудь из слуг полковничьих, чтобы узнать, как пробраться к нему, — все ему не удавалось, а напоследок нашелся таки такой Иуда, Иван Рагоза. Что же бы вы думали? — Не укрылся он от полковничьего ока, раскусил он его, — уж каким там хитрым образом — не знаю, а только дознался полковник доподлинно, что он «шпыг» Бруховецкого.

— Ну, ну? — заторопили его слушатели.

— Выколол он ему глаза, отрубил язык, — произнес медленно Гарасько, наслаждаясь впечатлением своих слов, — и отослал к Бруховецкому: расспрашивай, мол, теперь, что хочешь, да знай, что меня не так-то легко поймать.

— Хо-хо! Ну и голова, ловкач! Характерник! — раздалось кругом.

— Так он вот самый и присылал к нам в Волчий Байрак своего наивернейшего сотника Михаила Горового, чтобы мы собирались, озброились, пришлет он нам и кошты, и зброю, да готовились бы вместе с ним гнать Бруховецкого, да принимать Дорошенко…

— Да надо еще разузнать гаразд, что за птица и сам Дорошенко? Мы его и на масть не видали, какой он? Пели много и про Бруховецкого, а какая цаца вышла. Семь раз примерь, а раз отрежь, говорит пословица, — послышались кое-где несмелые замечания.

В это время дверь в корчму отворилась, и в светлицу вошел пожилой человек в потертом казацком жупане с двумя тяжелыми сулеями в руках.

— Вот достал вам наливочки, панове товарыство, так могу заверить вас, — нет такой и у самого полковника, — произнес он, но услышавши последние фразы разговора и увидевши крайнее возбуждение всех собравшихся, он быстро поставил в стороне сулеи и подошел к тому столу, где сидел Гарасько, вокруг которого группировались теперь присутствующие.

— Что это вы так распустили языки, панове? — произнес он испуганным пониженным голосом. — Разве не видите, что чужой человек сидит?

— Кто? Где? — прошептали растерянно поселяне, поворачиваясь по направлению взгляда шинкаря, и увидали незнакомца, потягивавшего в углу свою «люлечку». Все онемели.

— Кто он такой? Откуда? — произнес наконец Гарасько.

— А кто его знает, проезжий какой-то.

— Давно здесь?

— Да с самого «початку».

Все молча переглянулись.

— Он слышал все, панове, — произнес тихо Гарасько.

Наступило сразу молчание. В шумной корчме в одну минуту стало так тихо, что можно было услыхать дыхание соседа.

— Что ж теперь делать, панове? — обратился Гарасько к окружавшим его поселянам.

Все молчали.

— Если мы выпустим его, он выдаст нас с головой Бруховецкому! — произнес еще тише Гарасько.

— И не только нас, а и полковника, и всю справу, — прибавил Остап.

Гарасько наклонился еще ближе к окружавшим его встревоженным, растерянным поселянам и заговорил уже совсем тихо, так тихо, что даже дальние соседи не могли его услыхать. До незнакомца долетели только последние слова: «Здесь или в дороге».

Все это замешательство продолжалось не более двух минут, однако оно не укрылось от внимательного взгляда незнакомца, но несмотря на то, что он явственно услыхал последи слова Гараська, — они не произвели на него никакого впечатления; он выбил пепел из своей «люлькы», набил ее новым тютюном и снова окутался клубами синего дыма. Между тем и поселяне, казалось, успокоились после слов Гараськи. Все разошлись по своим местам, шинкарь, взявши в руки принесенные сулии, начал обходить гостей, подливая каждому чарку нового напитка. Послышались веселые, шутки, пожелания и всякие остроты.