Елена Хаецкая - Византийская принцесса

А тогда они с братом дружно смеялись. Диафеб с убийственным всезнайством рассуждал о византийках, которые на лицо всегда бледны, хоть и ходят под жгучим солнцем, в постели неистово страстны, хоть и предаются любви под черным пологом, а в церкви столь набожны, что во время молитвы кровь сочится у них из-под ногтей.

Говорил он и о странных греческих буковках с крючками. «И вот, кузен, как-то раз одна глупая женщина прочитала богословскую книгу и истолковала ее в своей душе совершенно неправильно. И после этого все буквы с книги осыпались, — разглагольствовал Диафеб с рассеянным видом, как бы перебирая в мыслях нечто общеизвестное. — Упавшие буквы собирали по всему покою и слуги, и ученые мужи. Их складывали обратно в книгу, но упрямые значки совершенно не желали держаться на странице. Осталась только буква „по“ — у нее оказался удобный крючок, и вот им-то она и зацепилась…»

«Если бы такое произошло у нас, — подхватил Тирант, не желая отставать от брата, — то мы сохранили бы, несомненно, букву „s“, ибо у нее целых два крючка, и с этой буквы начинаются все самые важные слова, например „святость“, „страсть“, „соединение“…»

Морской ветер свободно разгуливал под одеждой, и его хотелось выпить, как подсоленную воду. Город впереди покачивался, точно размещался на спине гигантского кита, всплывшего среда волн и забывшего погрузиться.

Константинополь и небольшой кусок земли вокруг столицы — вот и все, что осталось подвластным византийскому императору. Все остальные земли захватили турки. До последнего времени греческое рыцарство более-менее успешно отражало атаки неприятеля, однако несколько месяцев назад в кровопролитном сражении погиб единственный сын императора, в котором и заключалась вся надежда страны.

Оставшись без полководца, армия начала терпеть одно поражение за другим; при дворце возобновились интриги. Империя ускользала из рук. Она все еще была великолепна, но вместе с тем ветшала: так блекнет и рассыпается гобелен, из которого вдруг исчезают все нити красного цвета.

И император решился вызвать из Франции лучшего рыцаря из всех, о ком в те годы шла молва, — Тиранта Белого родом из Бретани, победителя множества турниров.

Получив письмо с просьбой помочь отразить непрерывные атаки турок, Тирант согласился не раздумывая.

«Удивительным образом устроен мужчина, — сказал своему другу и кузену мудрый юнец Диафеб. — В годы молодости он набирается сил, побеждая в боях и турнирах соперника за соперником, и мощь его только растет, невзирая на множество ран, которые он при этом получает. И так будет продолжаться до наивысшего мига его славы и торжества — то есть покуда он не познает истинную любовь. И как только это произойдет, мужчина начнет склоняться к упадку, ибо только тогда он станет жить по-настоящему и, следовательно, стареть и постепенно умирать».

«Чушь!» — ответил на это Тирант.

И пока Диафеб просматривал счета, прибывшие с Сицилии (вместе с людьми, ответственными за наем солдат в войско), Тирант отправил пажа с поручением закупить пять больших ящиков сигнальных рожков.

«Арбалетчикам, стало быть, полдуката в день, — пробормотал Диафеб, — а прочим пешим воинам по дукату… Надо было прибавить, тогда не пришлось бы ездить из Сицилии в Неаполь… — Затем он поднял глаза на Тиранта, который явно ожидал от него ответа на свою реплику, и добавил: — Почему это вы говорите „чушь“? По-вашему, я не знаю предмета, о котором взялся рассуждать?»

«По-моему, вовсе не знаете».

И Тирант громко фыркнул, раздувая ноздри.

Диафеб, склонив голову, рассматривал его как некую диковину и вынужден был признать, что брат его представляет собою некое завершенное и в своем роде совершенное произведение искусства, ибо каждый элемент его одежды имел определенное значение и каждый предмет, которым он обладал, был наделен собственной историей, подобно тому, как собственную историю имеет каждый человек, и у одного эта история долгая и значительная, а у другого — короткая и незначительная.

Наконец Диафеб сказал:

«Не подумайте, будто я взялся судить о деле, которое мне безразлично, но из бесед с мудрыми людьми, и особенно с отшельниками, мне доподлинно известно, что женская любовь, а тем паче взаимная, для истинного рыцаря губительна. Помилуйте! До сих пор у вас в голове обитали только сражения, битвы, кровопролития, турниры, воинские хитрости, поединки насмерть и прочие увлекательные предметы, способствующие целомудрию тела и духа. Но если какая-либо женщина возбудит в вас истинную любовь и, упаси Боже, ответит на ваши чувства, вы непременно погибнете, зачахнете и умрете, помяните мое слово. Однако самое ужасное — то, что это неизбежно».