Лев Прозоров - Евпатий Коловрат

Волосяной аркан упал ему на плечи, рванул. Коловрат едва удержался в седле. Перехватил верёвку из конского волоса рукой, рванул теперь уже на себя. Несколько раз он вот так сдёргивал наземь, в месиво серых волчьих тел и иссиня-бледных поднятых, чужаков, пытавшихся захватить «главного мангуса» живьём. На сей раз противник удержался в седле, а вот аркан отбросил, поднимая над головой внушительного вида палицу. Первый взмах пришёлся впустую — в лицо ордынцу, к седлу которого был приторочен роскошный бунчук из конских хвостов, упал ворон, заслонив крыльями белый свет и едва не лишив глаза. А второй ему толком и начать не пришлось. Встал рядом на дыбки мёртвый конь, и наездник с чёрным хас-тэмдэг на груди всем своим и конским весом бросил на тысячника ордынский же длинный клинок. Прямое волнистое по краю лезвие ударило у основания шеи, ушло через грудь, круша рёбра, вниз, рассекло мягкие потроха, раскололо таз — а там уж тяжесть двух половин дебелого, крупного тулова сделала своё дело, порвав недорубленное.

Красный туман плеснул в тело Коловрата силой, и тот, ухватив за руку падающую с коня правую половину тысячника, раскрутил её, плещущую кровью и внутренностями, над головой и метнул вперёд, через шапки и шлемы вражеских воинов.

Левую уже рвали волки.

— Непобедимый! Великий Джихангир! — вестник ткнулся шапкой в снег у края ковра. — Тысячник Хостоврул погиб! Главный мангус разрубил его надвое и бросил половину в наше войско!

Непобедимый застонал про себя. Не иначе как этот безумец и впрямь вздумал сам, собственноручно взять мангуса живьём!

Под холмом, на котором стояли белый шатёр в окружении юрт сиятельных ханов и чёрная юрта, ворочалось человеческое море, пытаясь раз за разом захлестнуть, поглотить идущий сквозь него четырёхугольник отряда мангусов.

Сотни… нет, наверное, уже тысячи трупов оставались на снегу, но всё, чего добилось человеческое море — замедлить продвижение полка колдунов.

— Брат мой! Брат мой и Повелитель! Погляди, как близко они подошли! — Хархасун взмахнул рукавами халата. — Быть может, стоит отдать приказ о том, чтобы белый шатёр поставили на колёса?

— Наш сиятельный брат сошёл с ума, — процедил Саин-хан. — Никто никуда не поедет…

— Но, брат мой и По…

— Молчание!

— Повелитель мой, — подал голос Непобедимый. — Недостойный осмелится напомнить — даже Священный Воитель посчитал возможным для спасения жизни отступить…

— Непобедимый хотел сказать — «бежать», — одними накрашенными губами усмехнулось фарфоровое лицо. — «Бурхан-Халдуном изблёвана жизнь моя, подобная жизни вши»… Как называется это место, Непобедимый?

— Игнач-крест, мой Повелитель.

— «Игнач-крестом изблёвана»… Нет, скверно! — В глазах фарфоровой личины вдруг сверкнули искры весёлого безумия. — Не ложится в размер! Мы никуда не поедем, Непобедимый.

— Соизволят ли Повелитель и Непобедимый выслушать ничтожного? — подал голос невзрачный человечек, бывший толмачом на вчерашнем допросе пленного мангуса. Случилось это так неожиданно, что всё услышавшие несколько мгновений водили глазами туда и сюда, ища заговорившего, и не в силах поверить, что дар речи обрело вот это ничтожество, лицо которого напоминало то чжурчженя, то, через мгновение — перса, выскальзывая из памяти, как кусок сала из пальцев.

— Кто ты такой? — нахмурил бровь Непобедимый. — Как смеешь открывать свой жалкий рот перед лицом Повелителя?!

— Непобедимый не помнит бедного купца, год назад сделавшего ему такой славный подарок? — улыбнулся невзрачный.

Непобедимый моргнул — и начал привставать с места:

— Ты?! Ты… Ты — А-на-по-со-пос!!!

Человечек поклонился со всё той же мягкой улыбкой.

Это произошло тогда, в ночь после злополучного пира, на котором нукеры в синем и нукеры в чёрном плетьми вразумляли расходившихся Сиятельных ханов. Оставив у белого шатра двойную стражу, Непобедимый отправился в свою чёрную юрту, отдав нукерам на входе приказ будить его по любой тревоге. Но будить не пришлось — Пёс-Людоед так и не смог уснуть. Он плохо спал последние годы — возраст! — ну и вечер выдался не самый располагающий к успокоению. Не каждый день твой воспитанник празднует поминки по самому себе, а ты угощаешь плетью его Сиятельных братьев. Переваливался с боку на бок на жёсткой кошме, кряхтел, вздыхал, но уснуть не получалось. Поэтому даже обрадовался появлению нукера, сообщившего, что Непобедимого спрашивают.

Он ждал увидеть человека одного из Сиятельных ханов, вестника из белого шатра, может, даже человека Божественного Угэдэ с изъявлениями недовольства. Вместо этого в юрту, кланяясь, вошёл человек со странным лицом. Несколько мгновений он казался хорезмийцем, потом — кипчаком, а то и аланом. Поневоле вспомнился поход на дальний Запад, закончившийся позорной «Бараньей битвой».