Юзеф Крашевский - Граф Брюль

Король все слушал с принужденной важностью, что ни предвещало ничего доброго. Когда Сулковский поцеловал его руку, он совсем смутился, пробормотал что-то про себя, переступил с ноги на ногу, но не проговорил ни одного внятного слова. Граф все более горячился и говорил с увеличивающейся лихорадочностью.

— Король мой, господин мой, в твое сердце я верю, как в Бога! Но хитрые интриганы злыми наветами и доносами могут лишить меня вашей доброты.

— Ого! Ого! — прервал Август. — Здесь интриганов нет.

— Но куда они не успеют втереться, под какой личиною они не скрываются! — продолжал, смеясь, Сулковский. — Ваше величество, я солдат и говорю по-рыцарски; под маскою я не умею прятаться. Много есть злых людей, а именно те, которые кажутся покорными и смиреннейшими, и есть самые опасные люди, властелин, король мой! Других я не хочу называть, но Брюль… Брюля нужно отстранить, или же он завладеет всем здесь, и удалит от его величества короля всех настоящих друзей, чтобы одному распоряжаться.

Говоря так, граф смотрел в лицо короля, которое сначала покрылось яркой краской, а потом сделалось мертвенно-синее. Глаза Августа приняли дикое выражение, которое придает скрытый гнев. Сулковский знал, что нужно только раз побороть такое сильное раздражение в короле, любящем спокойствие, чтобы им завладеть; это раздражение никогда долго не продолжалось. Иногда король имел сильное желание разорвать связывающие его оковы, но едва попробовав свои силы, он отступал при твердом сопротивлении. Граф видел его не раз в таком положении и вместо того, чтобы испугаться, он сделался еще смелее.

— Ваше величество, — воскликнул граф, бросаясь за королем, который попятился к окну, — вы достойно чтите память великого родителя, пусть он вам служит примером! Тот никому не позволял управлять собою, ни королеве, ни фаворитам, ни министрам, ни монахам. Он всем управлял. Король должен только кивнуть, захотеть, приказать и все замолчит, что бушует, тяготит и связывает… Нужно иметь смелость жить и властвовать, нужно пользоваться жизнью и властью, которую Бог даровал, нужно сбросить эти оковы.

Король слушал, но казался все более и более испуганным; вместо того, чтобы дать какой-нибудь ответ, он закрыл уши руками и все далее и далее отходил от Сулковского. Граф зашел уже слишком далеко и отступить назад не было никакого смысла; как ему казалось, нужно было ковать железо, пока горячо.

— Я чувствую, — говорил он дальше, — что дерзнул говорить смелые речи; но это ради преданности к моему королю, которого я хочу видеть столь же великим и счастливым, как его родитель. К чему ведет монастырская жизнь! Ваше величество, вы жаждете покоя, но вы его приобретете только славою и добрыми делами, как только вы энергично объявите свою волю. От таких непрошеных опекунов, как отец Гуарини и Брюль, нужно избавиться. Королева добродетельная, ваше величество, в скором времени отправимся покорять Венгрию, потому что король Карл II не долго проживет; а вы, ваше величество, только в походной жизни вздохнете свободно.

Сулковский смеялся… Король пасмурно смотрел в окно; ни одним словом, ни движением он не выдавал своих мыслей. Он был, видимо, утомлен. На счастье, в эту минуту движение в коридорах возвестило обеденную пору, Август двинулся с места, вероятно желая идти к обеду без свиты. Сулковский подошел к его руке и горячо начал ее целовать. Румянец выступил на щеках короля. В эту минуту вошел гофмейстер двора и, застав графа, так чувствительно прощавшегося с королем, конечно, не мог не сомневаться, что фаворит останется в прежней милости; часть разговора королева подслушала, стоя у дверей с отцом Гуарини.

Сулковский вышел, ослепленный и уверенный в том, что он все переделает по своему и что ему больше не грозит никакая опасность. С прежней своей надменностью он поздоровался с чиновниками и придворными и после короткого разговора с ними, он велел подать себе дворцовый портшез и отправился домой.

По его мнению, дело было окончено. Он верил в сердце короля, видел, какая борьба в нем происходила, и был уверен, что победил.

Дома он весело встретил жену, приказал Людовици созвать чиновников, после обеда принести бумаги и рапорты о всех делах. Потом он отпустил Людовици с тем, чтобы он до следующего дня выискал все пункты, наиболее обвиняющие Брюля, указывающие на злоупотребления, фальшивые счеты и недоимки. Для розыска этих документов нужно было посвятить всю остальную часть дня и всю ночь.