Александр Нилин - Стрельцов. Человек без локтей

Сотрудник, покровительствовавший мне в «Советском спорте», отговаривал меня от АПН — пугая (и правильно пугая) безымянностью, ожидавшей тех, кто не печатается в газете, выходящей тиражом в несколько миллионов.

Но мне-то — не по летам легковерному и глупому — казалось, что слава ждет меня не иначе как в центре Москвы. И сама ко мне придет, неважно, где застав, — в ресторане ли ВТО или на скамейке бульвара.

На радостях, что стараниями новых приятелей, заручившихся, как мне кажется, и поддержкой Гали Брежневой, попал в АПН, я не торопился приступить к работе — подолгу простаивал на крыльце, наслаждаясь престижностью своей службы, брел от метро «Охотный ряд», опаздывая систематически к началу занятий. И в один из таких разов осознанного разгильдяйства я был защищен, спасен от нападок руководства редакцией своим начальником Авдеенко, которого знал с детства и которым потому был недоволен за придирки, выражаемые, правда, в исключительно деликатной форме не ущемляющих самолюбия намеков. Авдеенко отправил меня вместе с общественниками-комсомольцами в неведомое мне Мячково на торпедовскую дачу — выступить перед футболистами. В дальнейшем и сам Авдеенко стал обязательным участником тех поездок. Но тогда, когда мы ехали впервые, никто из нас понятия не имел: на каком сейчас свете эта команда?

Я бы сказал, что в начале лета шестьдесят четвертого года снова переживал некоторое охлаждение к футболу, следил за ним вполглаза. Но точнее бы выразил то свое состояние, отметив в себе скорее перемену отношений к самому зрелищу игры — перемену, по-моему, не в сторону уводящую от футбола, а напротив, к нему приближающую. Пусть и с менее популярной стороны…

Вскоре после матча команды Бескова с итальянцами в Лужниках я по заданию редакции «Советского спорта» пришел вечером на стадион «Динамо», где до того несколько лет не был. Ожидалось, что в перерыве футбольного матча состоится примечательный забег — уж не помню, кто и на какую дистанцию намеревался установить рекорд.

Дождь прошел днем, но день уже стал по позднеосеннему короче, темнота плотнее прилипала к мокрым скамьям, а лужи обертонально отражали грозди прожекторов с высоких конструкций. Команды — московское «Динамо» и харьковский клуб — выбежали перед игрой размяться на рыжеющий газон. Я стоял в проходе над первым ярусом — и Яшин с Численко, которых видел совсем недавно в матче против итальянцев, проследовали совсем близко от меня. Они показались мне другими, чем неделю назад, людьми. Я понял, как близость к игрокам ослабляет излучаемую ими магию, — и не смог вызвать в себе того к ним отношения, какое электризовало меня, когда выступали они в составе сборной на аншлаговом стотысячнике. И мне расхотелось видеть их в будничном матче, где им вряд ли удастся выразить себя перед промозглым малолюдством на трибунах.

И так уж получилось, что тех же Игоря Численко и Льва Яшина встретил следующим летом в Ленинграде, в гостинице «Октябрьская», когда жил там в качестве аккредитованного на Всесоюзном кинофестивале корреспондента АПН, а они приехали на матч с местным «Зенитом». С еще более сократившегося расстояния я не сразу и поверил, что они — это они. Скорее можно было бы подумать: до какой же степени обыкновенные командированные похожи внешне на знаменитых футболистов, которых в таком контексте ни за что не ожидаешь встретить, если не знаешь, что «Динамо» здесь остановится…

Настраиваясь на выступление перед футболистами в Мячково (к чему себя не чувствовал готовым: что я могу им рассказать интересного?), я думал о многомерности футбольного зрелища. Думал, что вот в отведенное на матч время оно не укладывается. Что зрелище это складывается не только из всепоглощающей сиюминутности, но из обязательности присоединения к азартному слиянию с происходящим и того, что накоплено памятью из увиденного прежде, испытано, превращено в бесконечное и наркотическое послевкусие, поствпечатление от футболистов, зачем-то навсегда взятых в собственную биографию. Как все тот же Стрельцов.

Вот такими, на расхожий взгляд, отвлеченными мыслями я попытался поделиться с торпедовцами в Мячково, заговорив для проформы о кинофестивале.

Я и до сих пор надеюсь и жду, что футболисты, о которых я в своей продолжительной жизни думал, поймут меня. Хотя надежда все слабее.

В Мячково нас везли с Пушкинской площади на фирменном торпедовском, то есть зиловском автобусе, в каком ездили футболисты команды мастеров. И вспомнив о том автобусе, отвлекусь на воспоминание, относящееся к чуть более поздним временам. Мы едем на такси с Ворониным — узнавший знаменитого игрока шофер такси, желая польстить ему и как гипотетическому автомобилестроителю, с похвалой говорит об удачности модели какой-то из проносящихся мимо машин, возможно, просто хочет завязать разговор со знатным пассажиром. И Валерий охотно подхватывает тему — протягивает к водителю обе свои руки, растопыривает пальцы: «А все вот этими руками!» Мне Воронин подмигивает — сказанное им сейчас звучит как продолжение его всеми оцененного тоста на банкете в Мячково в честь выигрыша чемпионата, когда предложил он выпить за рабочие руки, которые футболисты «Торпедо» рекламируют своими ногами. Я многократно пересказывал этот эпизод в такси разным людям, акцентируя анекдотическую сторону воронинского высказывания. А сейчас спокойно думаю: не было ли «Торпедо»-60 наивысшим достижением завода Лихачева? Ведь машин, отвечающих мировым образцам, сделать так никогда и не удалось, а команда международного уровня была да сплыла по вине администрации, подошедшей к футболу с казенной меркой…