Жорж Бордонов - Золотые кони

Я поднимался к городу по Священному Пути. Я был необычайно весел, пребывая в счастливом неведении, никакие предчувствия не томили меня. Во время плавания я не заметил каких-либо знаков, с помощью которых всемогущие боги имеют обыкновение предвещать судьбу простым смертным, меня не мучили приступы безотчетной тоски, какая часто навещает нас в минуту беспечности перед черными днями. Наоборот, всю дорогу я был по-детски оживлен в предвкушении радостного возвращения к родному очагу. Я верил, что желанен, мечтал о долгих поцелуях Теренции, ее опьяняющих духах, нежном теле, воспоминания о котором превращали в муки долгие африканские ночи. Месяцы, проведенные под жарким солнцем, разгорячили мою кровь. Я почти бежал, стуча тяжелыми каблуками по стертым дорожным плитам, мне уже мерещились гладкие плечи Теренции, ее изящная, прохладная шея, стройные ноги, мягкий затылок, тот особый наклон головы, который придавал ей чарующую прелесть.

Дорогая Ливия, еще год назад я не осмелился бы писать тебе о таких вещах. Но теперь ты знаешь, какую власть имеет плоть над молодым мужчиной, и сможешь понять меня.

Дойдя до Капитолия, я невольно остановился, испытывая радостный трепет. Такое бывало со мной после каждой длительной отлучки из города. Меня восхищало это великолепное нагромождение дворцов, россыпи колонн и статуй, особенно череда террас и фасадов патрицианского Палатина, оживленных пышными кронами деревьев.

В тот вечер лучи заката словно подожгли город отблесками серебряных и золотых украшений храмов и других строений. Казалось, сама Венера осветила мерцанием, исходящим из ее раковины, бессчетные крыши города. Из ротонды храма Весты курился янтарный дымок, и статуи богинь казались ожившими. И все это великолепие обтекали толпы людей, стекающихся к Священному Пути из окрестных улочек. Люди толпились перед лотками торговцев, возле поэтов и заклинателей змей. Над этим многоцветным столпотворением плыли, точно корабль по волнам, носилки какого-то патриция.

Душа моя замирала от восторга. Я вернулся в свой родной город, город своей юности, своего детства! В моих воспоминаниях он занимал самое важное место. Его гул сравним с шумом моря, он состоит из тысяч различных звуков, тысяч голосов, тысяч столкновений. Его воздух замешан на запахах прибитой пыли, ладана и чеснока. Его бурление поражает своей мощью, но оно странным образом не тревожит ночного безмолвия. От него исходит радость, его мостовые, дома, деревья, само низкое небо излучает уверенность в приходе скорой славы… Вот каков был мой город — Рим, властелин мира. И я чувствовал себя его частицей. Его огонь зажигал и меня, заражал своей страстью и гордыней… И снова я думал о Теренции.

Продолжая идти по Священному Пути, я слился с толпой. Про эти места очень точно сказал Цицерон: «Куда ни ступи, каждый камень отмечен печатью истории». Я остановился возле фонтана Кастора и Поллукса, чтобы взглянуть, как раньше, на свое отражение рядом с отражением каменных Диоскуров и их коней. Почему-то у меня осталось в памяти то последнее мое отражение: представь себе молодого центуриона, щеголявшего начищенной кольчугой и алыми кожаными перевязями, бляхой с гербом республики и черным походным плащом, привезенным из Африки. Волосы мои были аккуратно уложены мелкими волнами, прикрывающими лоб, лицо уже приобрело угловатость и холодность, которые тебе знакомы. Конечно, меня нельзя было назвать красавцем, но я остался доволен своей мужественной внешностью, гордой осанкой, крепким и ловким телом.

У фонтана я встретил Фабия, самого молодого сенатора Республики. Он показался мне в первый момент смущенным, но быстро совладал с собой и с явно преувеличенным выражением дружелюбия на лице подошел ко мне. Разумеется, на самом деле он высокомерно презирал офицеров младшего уровня, каким я и предстал перед ним, но нас связывала детская дружба, и Фабию было приятно предаться воспоминаниям. Кроме того, тогда было модно восторгаться военными подвигами, и этот богатый, надменный, рафинированный сенатор, отдавая дань моде, любезничал с молчаливым легионером, но в этой веселой снисходительности как раз и проявлялось самое утонченное презрение. Я сообщил ему, что меня отпустили на три месяца, а вскоре я отправлюсь скорее всего в Галлию для нового набора легионеров. Фабий пожелал мне «заслуженной» карьеры военного и поспешил пригласить меня на один из обедов. Но я понял, что он сделал это только из вежливости. Мне показалось странным, что он избегал касаться в разговоре Теренции, хотя раньше не упускал случая послать ей через меня льстивый привет. Ведь я увел ее у него из-под носа, когда они уже были помолвлены. Тщетно я пытался разгадать значение неопределенной улыбки, которая блуждала на его губах. Он сказал, что торопится по делу, и мы расстались. Я вернулся к своим мечтам.