— Сколько он через индианку эту принял горя! — продолжала она, вертя коралл в своих больших морщинистых руках. — Они, значит, не венчаны были, ну, попы-то наши к нему придирки всякие строили. Индианка у него вроде как в услужении состояла и прозывалась «кортомной» девкой. В «кортоме» быть — вроде как за проданную слыть, — объяснила она с глубоким вздохом. — Так в старое время у нас люди и поступали, обходились как могли. Неужто ты не понимаешь, Лаврентий Алексеич, к чему присказка эта? А сказку вот изволь: через Кузьму и мне все ведомо насчет твоей дальней индианки, а Лукин еще кое-что порассказал. Вот получи да читай. — Она протянула Загоскину лист грубой бумаги. — Это Лукин пишет.
Загоскин принялся читать старательно выведенные высокие буквы.
«Господин Загоскин, — писал набожный креол из Колмаковского редута, — сие письмо, должно быть, тяжело расстроит ваше сердце, ибо в нем содержится огорчительная весть. Но бог всемогущ, и, испытывая нас несчастиями, он дарует нам вслед радости и утешения. По делам скупки мехов и святого крещения я был на Квихпаке в селении, именуемом „Бобровый Дом“. Кротость вашей души, твердость воли, презрение к опасностям, совершенные вами подвиги пробудили в сердцах дикарей должную любовь к вам. Провидение привело мои пути к колыбели младенца, матерью которого была возлюбленная ваша. Услышав из уст моих о таинстве святого крещения и почитая его за непреложный обычай для всех русских людей, индианка сама попросила меня дать русское имя ее младенцу, вашему сыну. Дщерь индейского народа показала мне кольцо, коим вы были обручены с нею. Умиленный ее словами, я крестил младенца и нарек его Владимиром, в память святого равноапостольного князя Владимира, крестителя Руси. Сама мать младенца уклонилась от приятия крещения, говоря мне, что не может оставить своей веры или, как мне сдается, вредного заблуждения языческих племен. Но ради вас и вашего сына индианка приняла столь великое и трудное для нее решение о крещении младенца. О том, что обряд над вашим чадом свершен, я написал свидетельство и оное выдал для вечного хранения матери и свидетелям таинства. Год тому назад я был поражен печальною вестью, ее и спешу вам передать. Мать младенца умерла от поветрия оспы; малолетний Владимир остался жив и ныне находится на попечении одного из индиан по прозвищу Одноглазый. Кольцо ваше будет храниться у сего восприемника и опекуна до тех пор, пока нареченный мною Владимир не достигнет совершенных лет… Не сомневаюсь, что во всей жизни вашей, полной мужества, вы почерпнете утешение от горя. Кроме того, прослышал я, сколь вы претерпели несправедливых утеснений и поносительства от сильных мира сего. Но помните: в главе седьмой Евангелия от Матфея сказано: „…Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас…“
Может быть, вам, взращенному в нынешней образованности, не нужны будут утешения простого креола и вы со снисходительной улыбкой прочтете слова Святого писания, но я почитаю долгом своим привести их.
Из новостей, кои должны волновать ваш ум, сообщаю, что известный вам креол Дерябин из Нулатовской одиночки проник вверх по Квихпаку и достиг тех мест, коих и вы не достигали. Думаю, что недостойная зависть к счастливому продолжателю не посетит сердца вашего. Вместе с вами радуюсь тому, что теперь уже громко сказать должно: Квихпак — Юкон тож — исконная российская река, обретенная нашими общими трудами…
Еще огорчу вас вестью о безвременной смерти Глазунова, которого вы изволили знать. Он отправился для новых обретений в глубь страны, но по плохому усмотрению начальства не был снабжен должным провиантом и погиб в пути. Тело его нашли бродячие индиане и представили в Ново-Архангельск. Лекарь Флит, сделав потрошение тела Глазунова, сказал, что желудок его содержал лишь одну сосновую кору. Так, вдали от родины своей — цветущих кущей калифорнийских, — погиб в снегах Аляски во имя служения российскому народу отважный креол Глазунов, один из славных товарищей незабвенного Баранова. Вечная память, вечная слава скромному трудолюбцу.
О новостях в Ново-Архангельске объяснит вам Таисья Ивановна, подательница сего письма. Желаю вам счастья и благополучия…»
Загоскин ходил по большой горнице, несколько раз перечитывая письмо Лукина. Смерть Ке-ли-лын, рождение сына, опекунство Одноглазого… Все это совершалось теперь так далеко от него, и ему не верилось, что он сам был в Бобровом Доме, что были годы, когда он боролся за жизнь, убивал зверей, шел, проваливаясь в снег, под неистовыми огнями северного сияния.
Читать дальше