Сергей Марков - Юконский ворон

Работа продолжалась до вечера, когда хозяйка хижины зажгла светильник из Мамонтова зуба с выдолбленной в нем лункой для жира.

— Сын Ворона! — крикнул Кузьма. — Дай нам вон тот старый гладкий щит. Мы тебе хорошо заплатим за него. Смотри, русский тойон, что я придумал. Облей щит водой. Теперь мы наложим все эти куски на щит и вынесем его на холод.

Загоскин рассмеялся. Как ему самому не пришла в голову такая простая мысль? И вскоре на поверхности гладкого щита возникла карта бассейна Юкона. Пуская дым из трубки, Кузьма внимательно разглядывал наспех сделанный чертеж.

— Иноземец ошибся здесь, — говорил Кузьма, — эта большая вода — не залив, а озеро Ментох. И тут… Ты ведь знаешь, что Квихпак одна река — от моря до гор, что делить ее нельзя, как нельзя делить ветвь на дереве. То, что я чертил тебе на снегу, вернее, чем это. Но, клянусь святым Николой, видно, что убийца прошел от Великих Гор до устья Нулато, — на этом пути ошибок у него нет! — Черный ноготь индейца скользил по чертежу.

На притоках Квихпака всюду виднелись кружки; некоторые места были заштрихованы.

— Где вы его убили? — отрывисто спросил Загоскин.

— Вот здесь, — ответил Кузьма, вглядываясь в чертеж. — Конец речки, ущелье, россыпь камней, тут — дерево, с которого Одноглазый пускал стрелы в иноземца.

Загоскин взял карандаш и поставил черный крест на месте, указанном Кузьмой.

Потом жадно накинулся на газету. Как давно не видел он печатного слова — хотя бы чужого! Газета «Земной шар» писала о русских людях на Юконе. Он с удивлением нашел свое имя в списке открывателей. В статье упоминались Колмаков, Глазунов, Лукин.

«Следят за нами соседи…» — подумал Загоскин.

Наступил северный май. Снег подернулся сизой пеленой. В полдень ветви голубых елей сияли на солнце, и от них шел легкий дымок. Весна Аляски! Загоскин чувствовал, что, несмотря на лишения, сердце бьется ровно и радостно. «Не меняйся в лице; этого каждый может достигнуть», — повторял он про себя совет индейца.

Как-то он увидел сон. Миндаль в цвету, полоса песка у морского мелководья в Ленкорани, глинобитные дома. За пыльным городом — зеленые лесистые горы; в них бродят кабаны, цветут фиалки, рокочут ключи.

Оборванный талыш — горец с орлиным носом — провел Загоскина на поляну, вокруг которой росли дикие каштаны и ореховые деревья. В прохладном ложе медленно текла совершенно прозрачная студеная вода. Это был источник Дамчи-Булак; вода его падала откуда-то сверху, по капле. Мгновение — звонкий хрустальный щелчок! Потом — другой, третий — и так до бесконечности… «Счет жизни», — думал Загоскин. Он отыскал в траве фиалку и бросил ее в воду, загадав — попадет ли цветок под падающую каплю? Фиалка долго кружилась в водоеме. Но вот ее сбило хрустальным щелчком, и крупная капля вошла в цветок, погружая фиалку на дно. Все! И снова звонкие и чистые звуки и мерное покачивание воды.

Он сорвал с ближнего дерева лист и приложил его ко рту, как это делают дети. Загоскин хотел, чтобы звуки капель и листьев совпали, но капли опережали его, и звуки ни разу совпасть не могли. В тот день он поздно вернулся на корабль счастливым и усталым, с фиалками в петлице мундира, и суровый старший офицер лишь улыбнулся, увидев эти цветы.

Капли источника Дамчи-Булак звенели в этом сне, и Загоскин ощутил на лице прохладу. Он вскочил и рассмеялся; ствол сосны был то желт, то красен от солнца, лохмотья подтаявшего снега падали с ветвей. Загоскин внезапно нахмурился и растолкал Кузьму, дремавшего на ложе из хвои.

— Собирайся, Кузьма! Нам надо идти, пока не тронулся Квихпак, пока снег не сошел. Если небесный камень давит тебе на спину — скажи; мы будем нести мешок по очереди.

Рыхлый снег прилипал к лыжам. Кое-где на пригорках из-под талых сугробов проглядывала чахлая трава. Иногда путники проваливались в снег и потом долго отряхивали ноги, обутые в толстые сапоги из горловины морского льва. Лыжный след наливался водой. Загоскин оглядывался и видел, как за его спиной оставались на снегу нескончаемые голубые полосы. Ночевать теперь приходилось на деревьях. Кузьма рубил ножом тонкие жерди и укреплял их между стволами елей — на высоте человеческого роста. Потом на решетку из жердей клали ветки; на этой качающейся постели путники спали по очереди, сторожа один другого.

Весеннее тепло было ненадежным. Снег оставался крепким только в лесных лощинах и падях, а суровый ветер с севера предвещал возвращение холодов. И однажды последняя стужа ударила по уже тающим снегам, и они снова застыли. Теперь белые гряды снега и мерзлые торфяные кочки были настолько тверды, что приходилось бояться за целость лыж.