Том Холт - Песенка для Нерона

Совершенно верно, да только я об этом не подумал. Я ухитрился протащить проклятую хреновину через половину раздевалки, прежде чем шест вырвался из моей руки и нагрудник с грохотом полетел на мраморный пол, наделав столько шума, что хватило бы и на Марафонскую битву.

Даже банный сторож не смог бы такое проспать. Он подскочил, оглянулся, увидел нагрудник, качавшийся взад-вперед на полу, и исчезающий в окне шест. Естественно, он попытался схватить его и, естественно, промахнулся, но чертов крюк зацепился за его рукав. И вот уже я, как удачливый рыбак, тащу старого пердуна по полу за этот самый рукав.

Он принялся вопить, как резаный, и в раздевалку повалили мужики — разгневанные, совершенно голые и все как один жаждущие моей крови.

Ну, мне хватило ума отпустить шест, но это вывело меня из равновесия. Секунду я качался туда-сюда, а затем медленно свалился с Луция Домиция и приземлился коленом на твердый камень мостовой. Луций Домиций тоже упал — на меня — и мы остались лежать, завывая от боли, в то время как в бане орал, вызывая стражу, какой-то злобный говнюк.

Это был идеальный момент, чтобы смыться, но я повредил колено и не мог двинуться с места. Луций Домиций был не в лучшей форме, но тем не менее он подскочил, схватил меня как мешок с углем, перекинул через плечо и пустился бежать со всей прытью.

Вот такой он молодец. Возможно, он воображал себя отважным героем, вроде того чувака из поэмы, который на собственных плечах вынес старенького папу из горящей Трои. К несчастью, в нашем случае получилось иначе. Пробежав с десяток шагов, Луций Домиций споткнулся и мы снова грохнулись на землю. Не стоит и говорить, что я опять летел коленом вперед. В тот момент я не мог думать ни о чем, кроме того, как же мне больно; Луций Домиций возился, пытаясь спихнуть меня с себя, чтобы встать. Неудивительно, что когда прибежали стражники, мы все еще были там.

Естественно, первым делом они принялись ржать. Отсмеявшись, они скрутили нас и поволокли прочь, при этом я все еще орал от боли, а Луций Домиций обзывал меня всякими словами, которым научился явно не от Сенеки. В общем, попали мы в переплет.

(Вы, наверное, держите в уме, что я слегка философ, и думаете, будто я встретил этот неблагоприятный поворот спокойно и с достоинством. Жаль разочаровывать все, но это не так. Во-первых, не настолько я философ. Во-вторых, трудно сохранять достоинство и спокойствие, когда три солдата волокут тебя за щиколотки, а ты тем временем цепляешься за все косяки. Попробуйте сами и поймете, что я имею в виду).

В общем, в конце концов мы оказались в каталажке жалкого сицилийского городишки, и на сей раз, верите вы или нет, я был уверен, что мы встряли крепко. Средний римский солдат, может быть, и не гений; на самом деле, такая задача, как поглощение тарелки бобов, требует от него полной концентрации внимания, если он не хочет, чтобы примерно половина порции попала в нос; однако можно было поспорить, что рано или поздно они приглядятся к нам и подумают: крупный италиец с толстой шеей, маленький тощий грек с лицом, как у хорька — и тут до них дойдет, что они только что заслужили повышение. После этого мы предстанем перед магистратом, и совершенно неважно, узнают Луция Домиция или нет — мы натворили столько, что хватит приговорить к смерти целый легион.

Говорю это, как человек, уже узнавший на себе, каково висеть на кресте, когда сержант помахивает здоровенной дубиной у твоих ног, и открыто признаю, что весело мне не было.

— Это все ты виноват, — сказал я Луцию Домицию. — Ты должен был сказать мне, что пытаться спереть нагрудник из бани было совершенно идиотской идеей.

Он посмотрел на меня, покачал головой и улегся на пол.

— Нет, правда, — сказал я. — Я рассчитывал, что ты это сделаешь. Да, я знаю, что иногда я слишком увлекаюсь собственными замыслами, но тут-то ты и должен меня одергивать: не будь, блин, таким психом, Гален, это ужасная идея. А ты ничего такого не сделал. В итоге мы угодили в переделку.

— Проваливай в пекло, — сказал он.

— Ну да, конечно, — ответил я. — Из-за тебя именно туда я и отправлюсь, спасибо тебе огромное, — я расхаживал туда-сюда, но легче мне не становилось, да и камера была слишком мала для нормального расхаживания. — Луций Домиций, — сказал я. — ты когда-нибудь думал об этом?

— О чем?

— Ну, ты знаешь, — сказал я. — Что с нами происходит, когда мы умираем. Ну, ты как считаешь?

Он зевнул.

— Не сказать, чтобы я об этом думал.