Том Холт - Песенка для Нерона

В конце концов, куда мог отправиться, такой, как я? Где бы я не оказался — в любой точке земли я бы остался самим собой, так какой смысл ломать голову?

— Афины, — сказал я. — Кажется, я хочу домой. Пожалуйста.

И вот я здесь… На самом деле, прибытие я проспал. Я не спал всю предыдущую ночь, потому что мы встали на якорь возле Саламина, когда стало слишком темно, чтобы плыть, и я чувствовал родину костями, как зуд в ампутированной ступне. В конце концов я отрубился прямо перед рассветом и все еще спал, как младенец, когда корабль вошел в Элевсинский залив — там я просил меня высадить, не в Пирее, потому что я не хотел в город, я хотел домой; я хотел в Филу, в нашу захудалую деревеньку, где собаки дрыхнут в горячей полуденной пыли. Ближайшей к Филе точкой побережья был Элевсин: четыре часа ходьбы и ты на месте.

Было ли это такой шуткой или они действительно даже подумать не могли, чтобы меня побеспокоить, но меня вынесли с корабля и уложили под маленькой смоковницей, чтобы я не сгорел на солнце. Рядом они оставили пару сапог, кошелек с тридцатью денариями, мех с хорошим вином, разведенным один к двум и маленькую плетеную корзину с хлебом, сыром и оливками; затем они, вероятно, поднялись на корабль и отплыли — назад к Схерии, на поиски золота или куда еще. Я больше никогда их не видел, ничего о них не слышал и никогда о них не упоминал. Как будто они были сном, но только сны не переносят вас через полмира бесплатно, и не подбрасывают деньги, пока вы спите.

Итак, я открыл глаза и вместо мачты и моряков, валяющих дурака с канатами и ведрами на фоне волнующегося моря, увидел невероятно знакомые очертания гор северо-восточной Аттики, виднеющихся вдалеке, на том краю равнины, и Кефисс, сверкающий под солнцем на переднем плане. Я был потрясен. Все это располагалось именно так, как я и помнил. За время моего отсутствия гору Парнас не скрыли, не выстроили на равнине новый город и не затопили ее всю, чтобы устроить искусственное озеро для разведения лебедей.

Ну что ж, сказал я себе, поднимаясь и зевая (ноги затекли — ничто никогда не бывает идеально), значит, вот я и дома; что, во имя Бога, вызвало у меня желание сюда вернуться? Навскидку я не мог припомнить ни единой причины; наверное, в тот момент просто ничего лучше в голову не пришло.

Затем я вспомнил кое о чем крайне важном и ощупал пояс. Он был на месте — огромное состояние в золоте и драгоценных камнях, завернутое в старые тряпки: мое спасение, мое будущее, конец всем моим проблемам. Просто для полной уверенности я чуть-чуть отвернул тряпку и заглянул под нее. Вот оно, золото, блестит меж складок ткани, как глаза красотки. Да!

Я задумался. Первый раз в жизни я сумел выйти из игры, прихватив кое-что с собой. Верно, я ухитрился потерять все остальное: брата, лучшего друга, который был мне как брат, двадцать четыре года жизни и некоторые лучшие части самого себя; но с другой стороны, на мне был усраться какой тяжелый золотой пояс с драгоценными камнями размером с верблюжьи яйца. Это была лучшая сделка за всю мою жизнь. Жалуюсь ли я? Ну, а вы как думаете?

Я потоптался на месте, пока ноги не перестало колоть, и сказал себе: что ж, незачем тут торчать, пора отправляться в путь. У меня было ощущение, что у меня назначена встреча на вершине холма, и если я не потороплюсь, то рискую опоздать. В общем, я отправился в путь.

Жаловаться — не в моем обыкновении, как вы знаете, но эти Аттические холмы и вправду круты.

Предки мои точно был кретины, нашли, где поселиться — в Филе, прямо в горах. Если верить моей старушке-матери, мы когда-то были богатыми и знатными, владели поместьями по всей Аттике, но время, порядок наследования, неудачи и судебные иски постепенно сокращали наши владения, пока у нас не остался только маленький жалкий кусочек грязи; и мы никак не могли усесться в Мезогайе или Паралии или в лучшем из мест — в Ахарне, что лежит на равнине. О нет, нас устраивала только проклятая Фила, крыша мира.

Но у меня были новые сапоги, я отдохнул во время круиза и отъелся, в кошельке звенели римские деньги. Бывают вещи и похуже, чем час за часом тащиться в гору под палящим солнцем. И я возвращался домой.

Если вы помните (нет никаких причин предполагать такое), мы с Каллистом покинули дом после смерти дедушки. Мой двоюродный брат Терион получил ферму, а другой двоюродный брат — Плут — кабак, а нас вышвырнули вон с нашей долей наследства, которую можно запихнуть в бутылочку из-под духов, не выливая духов. Я никогда особенно не ладил с Терионом и Плутом, так же как крысы не ладят с хорьками; вероятность того, что они выбегут меня встречать и зарежут лучшую козу к праздничному ужину была тощей, как собака поденщика. Ну и что? Постоялые дворы сделаны для того, чтобы кормить вас и давать вам приют, покуда вам есть чем платить, и я бы солгал, если б сказал, что не предвкушал выражение уродливой рожи Плута, которое она приобретет, когда я хлопну перед ним на стойку серебряный денарий и скажу: извини, мельче нету. Смешно и жалко, конечно, но я вообще довольно жалкий тип. Что делать после этого — об этом я особо и не думал, откровенно говоря. Раньше или позже я собирался ухватить свою храбрость обеими руками (если, конечно, мне удастся отыскать ее после стольких лет), отправиться в город, найти златокузнеца, который не станет задавать нелепых вопросов и превратить мой прекрасный пояс в живые деньги. Покончив с этим, я намеревался оглядеться вокруг, присмотреть землю для покупки, построить дом, нанять или купить работников, осесть и начать жить (опоздав на двадцать четыре года, но лучше поздно, чем никогда); после этого я и вправду вернусь домой, стану свободен и безгрешен и все мои проблемы, наконец, останутся позади.