Том Холт - Песенка для Нерона

Ну впрочем, не мне говорить. Был там, сделал это; но только я-то никогда не был царем, или князем, или хотя бы императором римским, а если я заявляюсь домой и попытаюсь перестрелять врагов из лука, то меня тут же пришпилят к ближайшему дереву — и поделом. Когда я выйду на берег, нагой и лишенный всего, меня арестуют за бродяжничество и запрут в каталажке. Я мог бы подкатить к воротам дворца на Схерии, одетый только в смущенную улыбку, и твердить, что я пропавший царь Итаки, пока не посинею, но никто мне не поверит. Думаю, рассказывать историю имеет смысл только тогда, когда она правдива, или когда вы способны убедить в этом слушателей).

День мы провели в безделии. Мы поняли, что нет никакой необходимости спешить в Пренесту. На самом деле, мы договорились, что вообще идем туда только потому, что люди предпочитают знать, что они куда-то направляются, а не болтаются без всякой цели. Но казалось глупым покидать этот уютный, безопасный кабак, где для нас всегда было что поесть и где поспать, возможность заработать и где мы не были нежелательными персонами. Надо быть тупым, как армейский сапог, чтобы бросить все это ради призрачного шанса найти то же самое, протопав двадцать миль по пыльной дороге.

— Раньше или позже, — сказал я Луцию Домицию, — их начнет тошнить от нашего вида и на нас спустят собак — вот тогда мы и отправимся в Пренесту. А пока…

Он зевнул.

— Конечно, — сказал он. — Почему бы и нет? С ума сойти, а? — он расхохотался. — До чего странно, должно быть, провести всю жизнь в одном месте. Люди, однако, уже делали это, так что это должно быть возможно. Например, возьми это место. Можно биться об заклад, что кабатчик унаследовал его от папаши, а тот от своего, и так до Энея и Ларса Порсенны. В некотором смысле в точности, как империя, только поменьше. И, — добавил он, кусая соломинку, — в рассуждении проблем и усилий и близко не стояло. Чистое удовольствие, должно быть, рулить кабаком.

Я рассмеялся.

— Да уж конечно, — сказал я. — Я вырос в кабаке, забыл? Это чертовски тяжелый труд, и днем, и ночью; и от обычной-то работы, где у тебя один или два начальника, радости мало. В таверне же каждый козел, который входит в дверь, оказывается твоим начальником, и всю свою жизнь ты занят тем, что выполняешь указания незнакомцев. Шло бы в жопу такое удовольствие.

Он пожал плечами.

— Да ты просто сам такой, Гален, — сказал он. — Ты же так про любое место, в котором мы оказывались, говорил. Не успеваем мы в него попасть, как оно оказывается помойкой, забытой богами подмышкой вселенной — по крайней мере, пока мы не попадем в следующее, и тогда уже оно оказывается самой отвратительной точкой на земле. За все те годы, что мы с тобой, я не припомню ни единого географического пункта, о котором ты сказал хоть одно доброе слово.

— Да, но это не потому, что я такой злой. Это потому, что мы с тобой бывали только в жутких задницах.

— Серьезно? — он посмотрел на меня. — Ты не думал, что могут быть объяснения попроще? Ну, кто знает. Может, ты и прав. Ну а что насчет этого кабака? Это тоже ужасная дыра или скверное десятилетие наконец позади мы и попали в какое-то чуть более достойное место, чем обычно?

— Кабак в порядке, — сказал я. — Ну то есть ничего дурного о нем не скажешь. Закусочная как закусочная; не плохая, не хорошая, никакая. Будь ты рядовым гражданином, торговцем, например, и остановись тут по дороге, ты бы ее даже не запомнил.

— Верно, — сказал он. — Ты только что сделал очень толковое замечание, но только не об этом постоялом дворе и даже не обо всех них в целом. Оно о людях. О, я знаю; если бы мне довелось провести здесь хоть одну ночь в прежние времена, я бы страшно разозлился на того, кто там планирует поездки — ну как же, мне пришлось ночевать в маленьком жалком кабаке! Кто-нибудь угодил бы за это в каменоломни. Но, как я и сказал, это замечание обо мне, о том, каким я был тогда. Оно ничего не говорит важного об этом месте.

О том, каким он был тогда… Интересно, подумал я.

— Конечно, — ответил я. — Но тебя вряд ли можно было считать обычным гражданином. Я говорю о заурядных людях. Не о римских императорах и не о незадачливых засранцах вроде нас с тобой — с пустым брюхом и подметками толщиной с кожуру лука. Нельзя судить о вещах по тому, что думают о них очень богатые и очень бедные. Они всегда не такие, как все.

— Занятно ты смотришь на вещи, — сказал он. — Разумеется, если так посмотреть, я никогда не был заурядным человеком. Император и бродяга — противоположные концы, а в середине — ничего. Ты знаешь, наверное, у меня выработался очень странный взгляд на мир. Даже уникальный.