Михаил Кураев - Капитан Дикштейн

— Где белок, там вода и минералы, а где желток — магма, — с убежденностью очевидца сказал Игорь Иванович.

— Вот говорят — путь к лучшему… Каких-нибудь пять-шесть миллиардов лет, и Солнечная система превратится в ещё один необитаемый остров во Вселенной…

— Почему остров? — не поднимая глаз на Шамиля, строго спросил Игорь Иванович.

— Так сказал лектор, он что-то имел в виду. Вопросы потом были, но про остров не спрашивали.

Игорь Иванович, удовлетворенный ответом, кивнул.

— Я к чему веду мысль? Если Солнце рано или поздно погаснет, то какой же это путь к лучшему?

— Ты хочешь, чтобы жизнь остановилась?

— Это невозможно. — Шамиль улыбнулся, как большой начальник, отказывая беззлобно в маленькой просьбе. — Моя мысль совсем простая, мне даже неловко тебе её говорить. Если у всего есть начало и есть конец, то, значит, есть и середина?

— Предположим, — осторожно допустил Игорь Иванович, опасаясь попасть в ловушку.

— Стало быть, есть движение вверх и, хотим мы или не хотим, вниз. Так устроена жизнь.

— Я тебя понимаю. — Игорь Иванович на секунду пожалел, что шоферы, бурно костерившие тупое начальство, не слышат их разговора.

— Если есть движение вверх, а потом вниз, значит, есть и это место… — Шамиль изобразил рукой взлет и падение, и жест его был предельно понятен. — Мы говорим: вершина, вершина… Правильно, но стоит ли стремиться к вершине, если оттуда путь только вниз? Я не против вершины, — стараясь удержать разговор в лояльном русле, пояснил Шамиль. — Не подумай, что я против вершины… Я — за вершины.

— Ты видишь выход? — Голос Игоря Ивановича был по-прежнему строг, но внимательное ухо непременно усмотрело бы промелькнувшую тень неуверенности.

— Представь себе — да.

— Что считать вершиной?

— Вот именно! Я знал, что ты поймёшь сразу. — Шамиль рассмеялся счастливым смехом, как смеются третьеклассники, решившие «нерешаемую» задачу. — Что считать вершиной? Для дерева — это одно, для солнца — это другое, а для человека?..

— Ты хочешь сказать о детях? — обретя уверенность и глубоко подумав, спросил Игорь Иванович.

— Нет. Если нет детей, разве жизнь человека уже бессмысленна и нет вершины? Человек состоит не из одних детей… Можно очень любить своих детей и под видом любви к детям быть большой сволочью…

— То есть ты считаешь, что вершина расположена не здесь?

— А я что говорю? Мы знакомы двенадцать лет, срок большой. Куда ты продвинулся за двенадцать лет в смысле вершины? Кровельщиком был? Или переехал два раза: один разменялся и один раз по капремонту дом освобождали? Что ж, выходит, и смысла в твоей жизни нет? Так не бывает! Это неправильно. Я не знаю в Гатчине ни одного человека, кто бы о тебе худое слово сказал, а наших ты знаешь. Я не помню, чтобы ты кого взял и обидел; никто не видел, как твоя Анастасия Петровна плакала.

— А когда Сталин умер? — напомнил Игорь Иванович.

— Сбил ты меня своим Сталиным. Я нить потерял. — Шамиль приподнял кружку и пригляделся так, будто собирался увидеть в прозрачной золотистой жидкости рыбок. Ничего не увидел и отхлебнул. — Тогда почти все плакали, и ты здесь ни при чём. Куда, к какой вершине должен идти человек, если совесть у него чистая, если он подлости не делал, людей не стравливал, не мучил, не обижал?..

— Это кто же тебе сказал?— осторожно спросил Игорь Иванович.

Шамиль снова расхохотался и с удивлением взглянул на невозмутимую Нину, почему та не смеется.

— Ты тоже никого не мучил,— сказал Игорь Иванович.

— Ну, Махуза так не считает,— горько усмехнулся Шамиль, — а ты добро делал.

— Кому? — встрепенулся Игорь Иванович, будто услышал о потерянном кошельке. «Добро» в русском языке слово двусмысленное, и одними и теми же буквами обозначаются как предметы, представляющие исключительно материальную ценность, которыми в одиночку Игорь Иванович не мог распоряжаться, так и нечто положительное в поступках, не имеющих материального эквивалента.

— А Марсельезе?

Игорь Иванович признал напоминание убедительным, хотя улыбка и кивок головы ясно обозначали незначительность усилий героя, потраченных на доброе дело.

Вот и появилась героиня повествования, встреча с которой была обещана давным-давно, первая из соседок, познакомившаяся с Игорем Ивановичем, едва он переехал в дом на углу Чкалова и Социалистической.

В тот памятный вечер, оставив женщин раскладывать вещи по расставленной на свои места мебели, Игорь Иванович вышел во двор покурить и оглядеться. Он не услышал шагов подошедшей сзади Марсельезы Никоновны, голос её прозвучал с томительной нежностью, заставлявшей сжиматься не одно мужское сердце, она пропела доверительно и страстно: «Ну как можно жить с такими короткими ресницами?» Игорь Иванович тут же обернулся и встал, увидев перед собой женщину, решительно во всём, как потом выяснилось, отличавшуюся от жены Ермолая Павловича, с которой он тоже ещё не был знаком. Марсельеза Никоновна, почему-то стеснявшаяся своего роскошного имени, приучала современников называть её Марой, а официально — Маргаритой. И действительно, её ресницы были, не в пример белесым перьям жены Ермолая Павловича, пушистыми, долгими и легкой тенью укрощали роковой блеск серых глаз, тощая рослая фигура на сухих жилистых ногах почти без икр располагала грудью великолепной пышности. Нет, надо остановиться, иначе даже простое описание всех чар и совершенств Марсельезы Никоновны уведёт нас ох как далеко. Странное дело, за глаза даже с каким-то непонятным ироническим оттенком Мару постоянно величали её полным красивым именем. Жена Ермолая Павловича, в общем-то завидовавшая успехам Марсельезы Никоновны среди мужского населения Ленинграда и пригородов, постоянно ставила ей в укор её незамужнее положение, саркастически замечая при этом, что, ставь она, как все порядочные женщины, штамп в паспорте, ей пришлось бы выписать документ толщиной со справочник гатчинской АТС. Вечно холостое положение не помешало Марсельезе Никоновне родить дочку до войны и мальчика Лёню во время войны, в сорок втором. Щедрая на любовь женщина никак не могла понять, почему все её желания и немалые усилия в направлении Игоря Ивановича пропадали втуне. Не раз, довольно тесно сталкиваясь в ходе празднования, особенно весенних и летних, праздников на открытом воздухе, в частности на майский и на троицу, Марсельеза подъезжала с томительно-призывными вопросами. В один из таких праздников, в пору, когда ещё не прошло самое ароматное время её жизни, она жарко говорила ему непосредственно в ухо: «Го-о-оша… Ну почему-у?.. Почему я приношу людям несчастье?!.. Мне трудно, Го-о-оша…» Вот так, глядя в себя и к себе прислушиваясь, даже собеседника видя лишь внутренним взором воображения, она обычно и шла к краю бездны, и редкий мужчина не бросался тут же её спасать… Тогда она, как правило, начинала пихать спасателя в грудь, но недолго. Игорь Иванович, хотя и был по случаю праздника нетрезв, сказал с отрезвляющей отчётливостью: «А чтоб не было трудно, Мара, зовите меня Игорем Ивановичем». Ответ так поразил Марсельезу Никоновну, что она тут же пошла по кладбищу — дело было на троицу — и стала всем рассказывать, как ей ответил Игорь Иванович. Так и перепархивала она от одной пьющей компании к другой, пока новое чувство и новая страсть не закружили её и не помогли забыться.