Юрий Федоров - Шелихов. Русская Америка

— Это надо понимать, — Пэджет собрал морщины на лбу, — на чужой каравай — рот не разевай? Так у вас говорят?

Пуртов легко рассмеялся. Заулыбался и молчавший всё время Демид, ответил:

— Говорят, говорят... И так у нас говорят.

На том разговор закончился. Ванкувер пригласил русских мореходов к завтраку. К столу были позваны офицеры судна. Когда все собрались, но ещё не сели за стол, Егор достал цепь.

— Это малое утешение, — сказал он, — но пускай всё же вещица сия попадёт на родину своего хозяина.

Капитан дослушал Пуртова и с просветлённым лицом пожал ему руку. Ладонь у капитана, хотя и в щегольском кружевном манжете, была крепка. С человеком, у которого столь сильные руки, не забалуешь.

— Ну что же ты, — нетерпеливо сказал Шелихов, — давай.

— Сейчас, сейчас, — ответил Тимофей Портянка, доставая письма из заиндевевшего в санях кожаного мешка, и передал Шелихову большой плотный конверт влажными от растаявшего снега руками. На серой бумаге остались тёмные пятна. Пальцы Шелихова полетели по засургученным краям конверта, и это торопливое движение запомнилось Тимофею.

Григория Ивановича он не видел с тех пор, как тот ушёл с Кадьяка. И сейчас, улыбаясь обмерзшими губами после первых сказанных приветственных слов, приглядывался к нему с жадностью. Рад был встрече.

Шелихов подвинул свечу, высветившую его крупное, с резкими чертами лицо, сказал, как и бывало, властно:

— Устраивайся. — Указал на лавку у печи, покрытую рыжей нерпичьей шкурой. — Я письмо прочту.

Склонился к бумаге.

Тимофей присел, устроив у ног топырившийся грубой кожей мешок. В дом Шелихова он как в свой пришёл, и было ему здесь и тепло, и уютно. Постучался затемно, в доме ещё и ставень не открывали и ни одно окно не светило.

Григорий Иванович шелестел листками и вдруг повернулся быстро:

— А металл-то где? Где металл?

— Да вот, — ответил Тимофей и достал из мешка железные бруски и плаху медной отливки.

Шелихов сорвался со стула, подхватил бруски. Воскликнул:

— Вот это радость!

Ударил бруском в медь, и она глухо загудела.

В дверь заглянул комнатный человек.

— Пойди, пойди сюда, — закричал Шелихов, обрадованный подарку с новых земель, — погляди! Кто бы подумал, что такое может статься!

Старик с сомнением взял тяжёлые бруски. Пожевал губами. Кашлянул, раздумывая. Послюнил палец, потёр брусок с осторожностью.

Шелихов головой крутнул, с улыбкой глянул на Тимофея — озадачил, мол, старика, вот озадачил, — шагнул к столу, склонился над письмом. Глаза вновь забегали по строчкам.

Комнатный человек с недоумением вертел в руках отливки. Откашлялся, тронул рукой жидкую бородёнку.

— Да, конечно, — сказал, — оно видно... Железная вещь, — взглянул на Тимофея блёклыми глазами. — На засов для дверей хорошо пристроить или ещё куда.

— Во, во, правильно, — не отводя глаз от письма, сказал Шелихов, — всё, всё теперь делать можно на новых землях — и засовы, и лопаты, и по такелажу, что для судов надо. — Глянул на комнатного человека. — Правильно соображаешь. Пойди, скажи, чтобы сани заложили.

Набросил нетерпеливым жестом сползавший с плеч домашний тулупчик и опять зашелестел листками письма. Но тут же хлопнул ладонью по столу.

— Так что же ты молчишь? — воскликнул вдруг. — Судно построили!

— Что говорить, — заулыбался Тимофей, — знаю — про всё отписано.

Григорий Иванович уставился на него расширившимися глазами.

— Нет, нет, — потребовал, — сам-то на судне был?

— Конечно, — ответил Тимофей, — судно ходко, на киле стоит твёрдо и при большой волне. Александр Андреевич говорил, что обошлось много дешевле, чем в Охотске или Петропавловске построить.

— Пишет, пишет об этом Баранов, — заторопил Шелихов, — другое скажи — в шторм ходили на нём?

— Э-э-э, — протянул Тимофей, — не то в шторм — в бурю злую ходили, и ничего.

— Ничего?

— Точно. На волну летит птицей, но чтобы на киле зашататься — того нет. Доброе судно.

— А под ветром как?

— Ходкое, говорю. Паруса берут ветер отменно. И в манёвре справно. Что говорить напраслину — судно по всем статьям не уступит охотским, а может, ещё и лучше.

Шелихов, слушая, подпёр кулаком скулу. Вздохнул.

— Да-а-а, — перевёл сбившееся от волнения дыхание.

Глаза устремились на Тимофея. Заполнились жизнью далёкой и от тесной комнаты, и даже от сидящего у печи Тимофея Портянки, хотя тот и принёс столь ошеломившие Шелихова известия. Тимофей, понимая, что Григорий Иванович сей миг в мыслях там, на Кадьяке, у верфи в Чугацком заливе, молчал. Однако теперь ему было открыто освещённое свечой лицо хозяина, и он, вглядевшись в него, понял, что изменилось оно, и изменилось сильно.