Жорж Бордонов - Копья Иерусалима

— Такой вес слишком тяжел для меня. Мне достаточно быть некоронованной супругой моего короля…

— Увы, это невозможно!

— И даже тайной супругой, обвенчанной каким-нибудь старым священником, незнакомым с сильными мира сего?..

— В чем я виноват!.. В чем повинен я пред Тобой, Судия Небесный?.. О чем мы говорим? Я не вправе жениться, я не должен иметь детей! Счастье, доступное каждому мужчине, не дозволено мне, прокаженному королю!

— Вы сами отказываетесь от него. Никто не объявил вас прокаженным, вам не посыпали голову пеплом.

— Любимая моя, ты безумна! Если я дотронусь до женщины, если она станет моей, ей передастся моя проказа, и ты знаешь это, потому что ты знаешь все.

— Бог всемогущ.

— Дети, которые родятся от нашей любви, будут маленькими прокаженными с огромными ушами и провалившимися носами, с бесформенными и ущербными конечностями…

— Нет, нет! Все будет так, как Богу угодно!

— Ты хочешь обмануть меня, обманываясь сама, потому что ты любишь, а я люблю тебя так, что всякий пустяк лишает меня разума.

— Даже если мне грозит проказа, я все равно не побоюсь стать вашей женой.

— И делить ложе с телом, которое станет скоро гнилым и зловонным?

— Я хочу быть вашей настоящей, а не названной женой, если это угодно Богу.

Они замолчали. Из сада доносилась музыка, заглушаемая время от времени веселым смехом, говором, пеньем и икотой.

— Нет, — мучительно произнес Бодуэн, — Нет, я не имею на это права! Даже тайный, брак наш будет все равно незаконным. Прокаженный не может жениться. Еще живой, он уже покинул землю.

— Но вы — король и господин!

— Меня только терпят. Ты еще увидишь, что сделают они со мной, когда руки и ноги мои отвалятся от туловища!

— Тогда счастье, что несу я вам всем моим существом, душой и телом, превратится в мучительный груз!

— Возлюбленная, возлюбленная моя, знай, что на мне лежит тяжкий рок. Я должен только страдать и сражаться. Мирские радости не для меня. Ты слышишь? Проказа, пожирающая мое тело, — это Божье наказание. В моем лице Он карает грехи этого двора, грехи моих отцов, мрачных хищников, вроде Фолка Нерры, первого графа Анжуйского, основателя нашего рода. Все искупается со временем. Мне остается лишь молча терпеть. Это моя доля, по крайней мере, на этом свете.

— Только потому, что вы того хотите сами!

— Но рядом — ты, твоя нежность, твой свет, все то, что ты несешь в своей открытой душе.

— Которая любит вас одного!

— И я не могу любить другую. За неимением лучшего, из-за этой проказы и ее последствий, если ты хочешь, мы так и останемся теми, кто мы есть: сужеными на небесах…

— И на земле!

— И на земле, раз ты так хочешь.

— Да, я клянусь вам не покидать вас никогда!

— Даже тогда, когда я стану увечным и отвратительным?

— Даже тогда.

— Когда другие воспользуются властью и прогонят меня из дворца?

— Я уйду с вами.

— И если меня уведут в Долину Прокаженных, и последним моим пристанищем станет убогая хижина, ты тоже пойдешь со мной?

— Пойду.

— А когда я умру и тебя огласят прокаженной, изгонят отовсюду, никто не согласится взять тебя в жены, как ты поступишь тогда?

— Я затворюсь в каком-нибудь уединенном месте, или же в монастыре, если меня туда примут, и проведу там остаток своих дней. Я буду спокойна. Нам недолго быть в разлуке, государь, мой король.

— О, моя любимая! Ты лучше всех на свете! Ты — возлюбленная моя. Я дам тебе тайно освященное кольцо.

— И я буду носить его на глазах у всех, но никто ничего не узнает.

И тогда всем тем, что оставалось в нем мужского и плотского, он привлек ее к себе за талию и обнял. Жанна склонила к нему на грудь свою голову, прикоснулась к ней виском и своими звездно-золотистыми волосами. Она больше не ощущала исходившего от него запаха. Она не слышала и музыки, а только глухие и медленные удары сердца, бившегося с той минуты ради нее одной. Скоро король сказал:

— Ты не устала? Может быть, ты хочешь спать?

Она отвечала:

— Раз я ваша жена и вы того хотите…

В тот же день, в тот же самый ночной час, выслушав донесение соглядатая о свадьбе Сибиллы, Саладин приказал привести к нему Рено Шатильонского, одного из своих узников, и сказал ему:

— Я освобождаю тебя, сеньор Рено.

Он говорил на своем языке, но Рено научился понимать его с тех пор, как мавры захватили его в плен.

— Не благодари меня. Я даю тебе свободу, потому что мне надоело смотреть на тебя, старый разбойник.

С места поднялся один из эмиров, в гневе желая отчитать своего султана: