Жорж Бордонов - Реквием по Жилю де Рэ

— Но стоит ли все усложнять, мой друг? Он убивал ради наслаждения, только и всего.

— Может быть. Но если это было следствием болезни, если он действовал под влиянием порочной страсти или безумия, какой смысл будет иметь завтрашняя казнь?

— Тогда попытайтесь испросить для него пощады.

— Такого я больше не совершу. Я убежден, что подобного рода создания не должны жить среди людей. Однако загадка его характера притягивает и беспокоит меня. Необычность его деяний, чувств, которые он проявляет, внезапные слезы, — все это не свойственно нормальным людям… Прибавьте к этому странную неприязнь, которую питает к нему герцог. Ведь он почти упрекал меня за то, что я разрешил захоронить его в храме.

— Чего он боится? Что мнение общества повернется против него?

— Он презирает его, а кроме того, уже мысленно делит трофеи, которые достанутся ему после казни, что мне кажется преждевременным и удивляет меня.

— Другими словами, вы сожалеете, что приговорили этого монстра?

— Конечно, нет. Он сам шел к этому, постоянно искушая судьбу. Некоторые судьи никак не могли поверить в то, что один человек совершил столько зла. Это поражает и меня.

— Однако он признался, что делал это без чьего-либо наущения или давления. Я не вижу здесь ничего загадочного. Это был просто очень кровожадный человек, к тому же окруженный сообщниками, подобными ему по развращенности и цинизму. Я не представляю, что может оправдывать его.

— Но он — натура непостижимая и разносторонняя, не лишенная некоторых достоинств… Мнение о нем монсеньора герцога смущает меня. Он считает, что Жиль действовал до конца как неисправимый негодяй, что он создал для себя что-то вроде особой морали на основе своих склонностей к пороку, что сыграл роль раскаявшегося злодея, а не раскаялся искренне. И что выпросил службу на завтра только для того, чтобы придать больше театральности своей смерти, преподнести народу и себе самому спектакль еще более блистательный, чем когда-то в Орлеане. Епископ был рядом и возразил ему, сказав, что верит в раскаяние Жиля. Но я до сих пор не пришел к окончательному выводу.

— Как бы то ни было, мой дорогой сеньор, выводы подождут, а вам нужно выспаться.

Жиль:

Он распростерт у креста, намокшего от его слез. Его широкая спина вздрагивает, когда он надрывно икает.

— Отец, отец, почему я был таким? Все поругал, высмеял, осквернил. Даже самого себя! Я плевал на все. Мне нечего вспомнить хорошего, чтобы оправдаться, кроме неверности, невежества, непомерной гордости, предательства.

— Но Бога вы никогда по-настоящему не предавали и не отрицали.

В десятый раз, а может и более, Жиль повторяет:

— Почему он позволил мне жить на этом свете? Почему не оборвал мои преступления? Он мог направить стрелу на поле боя, отдать меня в руки англичанам, ведь не пощадил же он Жанну… Зачем он отправил меня в этот дальний, грязный путь?.. О, отец, сними с меня тяжесть, от которой я задыхаюсь!

— Все, что делает Бог, он делает из любви. Все, что он допускает, имеет свою цель и свое значение, которые для нас непостижимы. Он дал вам все, чтобы затем забрать. Он позволил демонам терзать вас, чтобы, в конечном счете, заменить вашу гордость на сегодняшний стыд, дерзость на покорность.

— Но эти преступления, эти договора с дьяволом, которые я подписывал своей кровью?

— Бог оставлял святых одних в пустыне. Все, что он дает или отнимает, есть пища для души.

— Ад, наслаждение, ложь и жестокость — это тоже пища для души?

— Ему нужно лишь убить в вас это наслаждение, эту ложь перед самим собой, и эту ярость.

— А моя жажда могущества и славы?

— Он избрал ее средством, чтобы вернуть вам вашу душу.

— Как трудно это понять!

— Не старайтесь. Бог есть тайна. Равно как и его суровость или молчание.

В ночи светятся лишь несколько окон герцогского замка. За расшитым пологом, рядом со своей мудрой супругой мирно спит Верховный судья. Комиссар Эльвен закончил писать рапорт королю и тоже отправился спать. Мастер Фома заснул в кровати, которую собственноручно покрыл резьбой, в соседней комнате спит его подмастерье Рауле. Уже давно закончила болтать Гийометта Суконщица. Хозяин «Голубого месяца» затворил ставни и запер дверь, затем задул свечи в зале и спрятал свои замечательные расписные карты, а заодно и выручку. Его посетители разбрелись по городу. Обыватели вернулись в свои дома, и все как один, даже Перонна Лоэссар, заснули. В замке де Ласуз брат Жиля выпроводил наконец маленького хитрого нотариуса, подосланного Лавалем. Анрие и Пуатвинец, сидящие закованными в подземелье, на короткое время забылись в тревожном сне. Ловкий Прелати прекратил свой внутренний монолог. Уснул и злодей Сийе, он больше не вслушивается в подозрительные звуки… Город спит, только солдаты ходят взад-вперед по кольцевой дороге, пытаются дыханием согреть коченеющие руки, как грустящий Бриквиль, сидящий в дозоре и дожидающийся окончания ночи. Повозки продолжают въезжать в город, их становится все больше. Но продолжает нежно петь блаженная из «Голубого месяца». Она сидит на ящике, уперев локти в колени, и тянет: