Жорж Бордонов - Реквием по Жилю де Рэ

— Список довольно длинен и скучен, — говорит он. — Но я записал все детали. В целом выходит, что мой брат истратил на орлеанские торжества от восьмидесяти до ста тысяч золотых экю. Вот к чему это привело: он продал Конфоленское имение Готье де Бриссаку, Фонтен-Милон — Жану де Марсиллю за четыре тысячи экю; Блэзон и Шемилль — Вильгельму де Лажюмельеру за пять тысяч экю, из которых получил всего три тысячи! Земли Гратекуисса были отданы епископу Анжерскому за двенадцать сотен экю; ренту за Бресилийский лес и весь Савенейский округ забрал Жан де Малетруа, епископ Нантский; замок Мот-Ашар достался Ги де Ларош-Гийону; Жану де Монтеклерку проданы владения Вута и Шенеси; герцогу Бретонскому — Принсейский лес и замок Бурнеф-ан-Рэ… Одним словом, после Орлеана пуатвинские земли перестали принадлежать моему брату, за исключением Пузожа и Тиффожа, которые принадлежали его жене. Ангвенские и бретонские владения были большей частью заложены…

— Ну и вы сами, — осторожно прибавляет нотариус (по-прежнему ласково улыбаясь), — оказались после этого собственником Тарвуа, Сен-Этьенн-де-Мэр-Морта и Лору-Боттеро…

— Но разве не по праву?

— Разумеется, ваша светлость, — торопливо говорит нотариус. — Я одобряю ваши действия и сожалею лишь о том, что вам не удалось завладеть большим.

— Добавлю, что впоследствии я вернул Жилю Сен-Этьенн. Но это не принесло ему счастья…

Вильгельм де Лажюмельер:

Перед ним возникает служанка с полотенцем, перекинутым через руку. Она принесла кубок горячего вина, подслащенного медом. Он выпивает его маленькими глотками. После ухода девушки он снова берется за перо и, пару раз зевнув, продолжает запись:

«После безрассудных гуляний в Орлеане вся семья объединилась против Жиля и не придумала ничего лучше, как пожаловаться на него королю. Его величество Карл VII уже не питал к опальному маршалу ни малейшей симпатии. Через шпионов или еще как-нибудь он то и дело узнавал, что Жиль находится целиком во власти наслаждений. Правда, Жиль не был лишен званий: еще свежи были в памяти его подвиги во времена Жанны. Но больше никто не звал его на службу. Можно было подумать, что он уже ушел из жизни или что его навсегда приковала к постели болезнь. Семье без труда удалось убедить короля лишить его маршальского титула. Интердиктовые письма были немедленно размножены и разосланы не только по всем владениям Жиля, но и по городам, где он имел обыкновение появляться: в Тур, Анжер и даже в Орлеан, где он все еще находился и где его долги росли с каждым днем. Королевские письма лишили его права продавать свои владения, они заранее накладывали запрет на все операции подобного рода, под которыми он ставил свою подпись. Отныне стало ясно, что у него не осталось возможности поправить свое положение. Несмотря на немилость к нему короля, я продолжал оставаться при нем, но колебался, стоит ли мне и дальше это делать. Надо сказать, жизнь его была окутана особенными слухами. Поговаривали о похищениях, о тайных убийствах. Это и повлияло в конце концов на мое решение. Жиль выслушал меня без гнева, скорее со смирением, слегка окрашенным иронией. Он напомнил о былых временах, проведенных вместе, а затем сказал: „Вы считаете меня погибшим, монсеньор Мартинийский? Но это всего лишь временные неудачи. Я верну свое былое положение и даже добьюсь новых успехов“.

Так закончилась наша дружба, в этой самой комнате, когда-то убранной дорогими коврами, а сейчас голой — где я сейчас дописываю последние страницы его истории».

Жиль:

— После Орлеана, разорившись, потеряв репутацию, я вынужден был прятаться в своих замках. Мне не на что было больше надеяться, кроме потусторонних сил. Многие мои приближенные, предвидя мой скорый крах, поспешили найти себе нового покровителя. Но истинные друзья остались со мной: Сийе, Бриквиль, старина Пуатвинец, Анрие, веселое дитя Парижа, а также большая часть моих слуг и ремесленников, золотых дел мастеров, оружейников. В своих замках я мог жить в полном довольстве. Владения моей жены остались нетронутыми. Мое имение Рэ уцелело почти полностью, не пострадал и Шантосе… Но моего терпения хватило ненадолго… Трудно не поддаться волшебному очарованию золота… Я задыхался под каменными сводами, среди унылых холмов. Исступленно смотрел я на воды Луары, на бесконечные ливни… Жуткий край: на сумрачном небе постоянные караваны облаков, холодные серые рассветы, безмолвные холмы, плоские домишки, дороги, по которым можно блуждать по нескольку дней, не встретив ни одного строения… Для меня все это было невыносимо! Я надолго покидал замок и бродил по косогорам Шантосе и Тиффожа, а иногда, без какого-либо повода углублялся в дали равнин моего Рэ, рассеченные речушками, оживленные прудами… Часто выезжал я и к морю. Приближаясь к нему, я уже издали чувствовал, как все мое существо охватывает глухая, необъяснимая тоска… Часами я стоял перед ревущей стихией, всматриваясь в серый горизонт, над которым зарождались тяжелые облака, провожая глазами редкий корабль, исчезающий за гребнями пены. Я говорил себе, что моя жизнь была в точности как эти корабли и облака, бесследно уносящиеся в разверстые дали… Иногда я встречал на берегу повешенного. Солдаты, найдя мертвого бедняка, для забавы или по необходимости подвешивали его на суку одинокого дерева. Эта картина всякий раз снова и снова завораживала меня: выбеленное морской солью дерево с наполовину оголенными корнями, покачивающийся труп, а вокруг стаи ворон, среди которых мелькает несколько чаек…