Ольга Гурьян - Один Рё и два Бу

— Вся наша семья глубоко благодарна тебе, — проговорил мальчик и повернулся, чтобы уйти.

Но Корэдзуми побежал за ним, выкрикивая:

— Дандзюро любит меня, как сына!

— Я сын Дандзюро, — тихо сказал мальчик.

Корэдзуми, не обращая внимания, кричал:

— Дандзюро обещал мне исполнить все мои желания! Я буду актером и буду играть в Ямамура-дза! Я буду играть Иосицунэ!

Мальчик посмотрел на него и сказал:

— Я думаю, что ты разбойник.

— Маа? — проговорил Корэдзуми. Он так растерялся, что не сразу нашел ответ. — Почему ты так думаешь?

— Я так думаю, — сказал мальчик, легким движением сел на траву и жестом пригласил Корэдзуми сделать то же. — Взрослые люди вообще очень доверчивы, — заговорил он. — Их легко обмануть. Они думают, что дети всегда говорят правду. А мой отец — человек такой высокой и чистой души, что у него никогда не бывает сомнения в чужой честности. Но я думаю, что твоя история очень неправдоподобна…

— Ты ошибаешься! — прервал Корэдзуми. — Ты еще очень молод и насмотрелся всяких драм о предателях и разбойниках.

— Может быть, — сказал мальчик и нахмурился. — Но ты мне не нравишься. И моей матери ты тоже не понравился. И Юмэй сомневается. Он говорит, что у тебя суставы на руках распухли, как у борцов каратэ — убийц с пустыми руками. И служанка удивилась, что ты пьешь сакэ, как старый пьяница, без всякой вежливости.

— Как надо пить сакэ? — растерянно спросил Корэдзуми.

— Моя мать говорит, что детям вообще не надо пить. Вежливые люди держат чашечку на кончиках пальцев и, едва только начнут им наливать, тотчас шевелят левой рукой под чашкой, будто подбирают капли — довольно, довольно, мне уж тяжело держать, сейчас польется через край! А ты выпил полную чашку и вторично протянул ее. А теперь, прошу, н мешай мне учить мой урок — этот танец.

Будто дали ему пинка. Корэдзуми сразу съежился и, отойдя к дому, сел и прислонился головой к ступенькам.

— Красивый сын у Дандзюро, — шепнул голос за его спиной.

Корэдзуми оглянулся и увидел молодого человека, чуть постарше его самого. Незнакомец улыбнулся, показав неровные зубы. Он весь был какой-то слишком длинный: длинное лицо, длинный мясистый мягкий нос, длинный, похожий на коробку подбородок. И нос, и подбородок, и тощее тело безостановочно шевелились, изгибались и вздрагивали, так что казалось, ни на мгновенье не знал он покоя. При этом он улыбался, а бегающие глаза искали взгляд Корэдзуми, будто цеплялись за него, ища подступ и доступ к его чувствам.

— Я Ханроку, — сказал незнакомец. — Икудзима Ханроку, актер, исполняю в Ямамура-дза незначительные роли и бегаю по поручениям. А ваше уважаемое имя и геройский поступок, которым вы спасли Дандзюро от верной смерти, уже достигли моих ничтожных ушей.

Весь изогнувшись, скользким движением Ханроку уже сидел рядом с Корэдзуми.

— Красивый сын у Дандзюро, — повторил он. — И хорошо танцует. Нам с вами, хоть расшибись, не достигнуть такого совершенства.

— Дандзюро обещал меня научить, — неуверенно возразил Корэдзуми. — Он меня любит.

Ханроку засмеялся. Не было слышно ни звука, только нос запрыгал, глаза заморгали. Ханроку затрясся, согнулся вдвое.

— Конечно, любит, — сказал он, давясь от смеха. — У Дандзюро обширное сердце, и многое там поместится. Недаром он такой толстый. Всех нас актеров он любит, как родных сыновей, однако ж не ошибитесь: его собственный сын — это совсем особо. Но мне надо спешить, я убегаю, убегаю. Надеюсь, мы с вами будем друзьями.

К сожалению, с Дандзюро приходилось видеться редко. С раннего утра он вместе с сыном уходил в Ямамура-дза и нередко оставался там на всю ночь, так как после окончания спектакля приспосабливал для своего театра пьесы, написанные для театра кукол или старинного театра, или писал новые пьесы, заимствуя их сюжеты в танце, легенде или истории. Театральному искусству Корэдзуми обучался у Юмэя.

Юмэю было лет восемьдесят, и из них, наверно, около семидесяти он прожил на сцене. Другого дома и семьи он не знал.

До самого последнего времени он танцевал, прыгал и кувыркался как ни в чем не бывало и только после окончания спектакля с удовольствием думал, что ему не надо никуда идти, а всего лишь поднятый на второй этаж, в актерскую уборную, и там растянуться на своей циновке и уснуть, чтобы наутро снова проснуться полным сил.