Ольга Гурьян - Один Рё и два Бу

— Оставьте и нам немного!

О-Кику засмеялась и проговорила:

Птички ничего не ответили. Наверно, они уже привыкли, что, по обычаю, все плывущие по Сумиде спрашивают их о счастье.

Ответил Токуити:

— Разве мы не счастливы? Я очень счастливый!

В Мацутияма они вышли из лодки.

Люди, не знающие правил хорошего поведения, радовались грубо: толпились, толкались и барахтались, чтобы подобраться поближе к деревьям, бессердечно ломали цветущие ветви, настойчиво уставившись, глазели на прохожих, полоскали руки и ноги в воде ручьев и, нарушая тишину визгливыми голосами, читали стихи, путая и перевирая древние строфы. Но семья Хироси вела себя скромно и сдержанно, и только по тому, как разрумянились щеки женщин, как блестели круглые глаза Токуити, можно было заметить, что они наслаждаются прогулкой. Токуити с легким стыдом вспоминал, как в первый год он вырвал свою руку из руки О-Кику, сбежал с дорожки и потянул за кончик цветущей ветки, чтобы понюхать ее. Теперь он знал, что это очень невоспитанно, и никогда бы не позволил себе ничего подобного. Теперь он уже не был ничтожный мальчишка, неумытое полуголое существо, а приемный сын почтенной и зажиточной семьи. Опустив глаза, он с тщеславным удовольствием смотрел, как ступают его ноги, обутые в красивые белые носки и сандалии на высоких подставках, с каждым шагом откидывая полы халата из прочной новой материи с крупным рисунком.

Так они медленно и чинно шли вдоль плотины. Откуда-то долетал звук дальнего колокола — нельзя было понять откуда, потому что облака цветущих в изобилии деревьев закрыли все окрестности. Можно было подумать, что не по земле движешься, а проплываешь по небу.

Вдруг Хироси шепнул:

— Смотрите, там, на террасе чайного дома, Дандзюро!

Токуити скосил глаза и увидел на нависшей над водой террасе небольшое общество. Двое были самураи — молодые господа в низко надвинутых на лоб больших шляпах, чтобы простонародье не могло рассмотреть их лица. Двое других были, вероятно, приживальщики. По тому, как они смотрели на богатое угощение и нерешительно играли палочками для еды, было видно, что они не знают, как поступить — есть или отказаться из скромности.

На почетном месте сидел невысокий и полный пожилой человек в простом клетчатом халате.

— Который? — шепнул Токуити.

— Не смотри пристально, не поворачивай головы. Тот, что посередке.

Прикрыв лицо рукавом, будто утирал он пот, Токуити все же умудрился еще раз взглянуть на Дандзюро. Неужели это был он? Совсем не похож, как выглядел со сцены. Ничуть не величественный, ничего геройского! Косматые брови, обрюзгшие щеки, в распахнутый ворот халата видна жирная шея, выражение лица брезгливое и скучающее, толстые пятки ног испачканы землей. И все же? Те двое знатных лебезили перед ним, их большие шляпы фасона «Туман над Фудзи» так и ныряли, будто утки, поочередно нагибаясь к нему. Своими палочками господа выбирали лучшие куски из блюд и клали ему на тарелку. А он даже не повертывал головы — такой знаменитый.

— Обедают, — сказала Мицуко печальным голосом.

Хироси засмеялся и спросил:

— Как говорит пословица: сперва рисовый колобок, а уж потом цветы. Ты тоже так думаешь, Мицуко? Я, пожалуй, согласен. Найдем чайный домик попроще и закусим.

Действительно, пройдя немного дальше, они увидели соломенный навес — временную харчевню, как их устраивают многие хозяева чайных домов для посетителей, пришедших погулять в пору цветения вишен. Под навесом на циновках и цветных одеялах расположились несколько семей и весело закусывали. Хироси тоже заказал циновку и велел подать чай.

Взрослые ели медленно, беседуя вполголоса. Но Токуити быстро утолил свой голод, ему надоело сидеть неподвижно, и он тихонько спросил О-Кику:

— Можно, я немножко погуляю?

— Иди, — сказала О-Кику.

За навесом, под которым угощали гостей, находилось небольшое помещение, огороженное циновками. Над ним вздымались приторные облака чада, и оттуда доносились громкие голоса. Что-то звучало в них знакомое. Небрежно подкидывая ногой камешек, Токуити пошел по тропинке, огибающей это помещение, увидел, что одна сторона открыта, и заглянул внутрь.

Там, опустив руки по локоть в лоханку с горячей водой, стояла и мыла посуду его мать.

На ней был все тот же халат, как четыре года назад, но совсем уже грязный и такой выношенный, что сквозь тонкую ткань видно было, как движутся острые лопатки. Пряди сухих волос свисали на шею, будто за четыре года ни разу не коснулся их гребень.