Марина Александрова - Кольцо странника

– Ума не приложу, – пожал плечами Всеслав. – Весел был все время... Как из полона меня выкупил – радовался уж очень. Да и торговля у него хорошо шла. Только вот в последний свой вечер...

И Всеслав рассказал дядюшке, как мучался Михайла от угрызений совести из-за загубленной понапрасну нищенки и дитя ее.

– И перстень обережный ему не помог, – закончил со вздохом, а дядька Тихон схватил его за руку.

– Постой-постой, как так – перстень?

– Да вот так, – отвечал Всеслав. – Как выкупил меня братец покойный из полона, так я ему перстенек и отдал. Он давненько уж к нему примеривался, почитай что с детских годов. И когда я в Новгород на службу уезжал, все его у меня просил. Говорил, неудачливый я. Вот уверился я в этом и отдал ему кольцо. А он погиб – и недели не прошло...

– Нельзя было ему кольцо отдавать, – тихо сказал Тихон. Глаза его остекленели, лицо как-то обвисло. Теперь перед Всеславом сидел не полный сил мужчина преклонных лет, но согбенный, немощный старец. – Сердцем чую – из-за него все и приключилось.

Хотел Всеслав возразить, но и у него дрогнула душа. Сам не признавался себе в этом, но и раньше у него было такое же предчувствие, что замешан перстень-оберег в смерти брата.

– Да как же... – заикнулся он было и смолк.

– Про то мне неведомо, – ответил Тихон. Он уже приободрился. – Слышал я от матери нашей, что перстень это непростой.

– Вестимо, непростой, – пожал плечами Всеслав. – Родовой, обережный, только нашей семье помогает...

– Это ясно. Но есть в колечке этом тайна какая-то, да такая страшная, что лучше уж и не соваться, и не думать об этом вовсе. А православному уж и вовсе не след.

– Так может кинуть его вовсе? – спросил Всеслав, косясь на палец, где поблескивало кольцо. – Выбросить и забыть?

– Бесполезно, – махнул рукой Тихон. – Сила в нем какая-то, он все равно к нам вернется.

– Ну, а коли оправу расплавить, а камень разбить? – снова спросил Всеслав. Тихон что-то ответил, но внезапная волна дурноты не дала Всеславу понять его слов. Удушье люто стиснуло грудь, холодный пот бисером осыпал виски, а за самое сердце уцепилась колючая, жуткая боль. Но хуже удушья и боли был тот страх, который обуял душу – ледяной, смертельный...

– Да что с тобой, сынок!

Но Всеслав смотрел на дядьку, как хмельной – голова болталась, глаза пустые, оловянные...

– А-а... Не надо! – сказал он не своим, глухим и страшным голосом. – Не надо! Не нами заведено, не нами и кончится!

– Да что ж ты так перетревожился? Сам же предложил, сам и «не надо»! Не будем мы с ним ничего делать!

Боль отпустила. Всеслав ошарашено потряс головой, глянул по сторонам, точно не помнил, где он.

– Сердце схватило – пожаловался дядьке. – Сроду не болело, а тут вишь ты...

– Это ничего, ничего, – повторял дядька, испуганно глядя на Всеслава. – Ты выпей, и все пройдет.

Всеслав принял из его рук чашу доброго греческого вина, выпил. Горячий ток побежал по жилам, сразу стало легче, высох пот на лбу.

– Уж и не знаю, что со мной такое, – прошептал он, откидываясь к стене.

– Отдохнуть надо, отдохнуть, – суетился дядька.

Он пожелал лечь непременно в одной опочивальне со Всеславом – не мог ни на час с ним расстаться.

– Все мне кажется – проснусь утром, а тебя нет...

Как тогда буду?

Всеслав согласился. Он был слегка напуган приключившейся с ним хворью. Болел только, когда наносили рану в бою, да вот когда чуть было не потонул. Но тогда-то ясно с чего, а тут просто – как пришла боль, так и ушла.

Легли, но угомониться не могли еще долго. Дядька расспрашивал Всеслава о его жизни на острове, о Ладе, о дочери. Очень смеялся, узнав, что Лада – язычница.

– Да что ты говоришь? Прямо так вокруг пня и водили? Ну, даешь жизни, богомольщик ты наш!

Всеслав смущенно улыбался в темноту. Знал он, что у дядьки никогда не было особого религиозного рвения, но чтоб уж так хохотать. Но Тихон вдруг посерьезнел.

– Значит, как переберешься сюда с семьей – придется крестить и мать, и дитя. А вас потом и венчать к тому же. Мне-то разницы нет, да и никто чужой не узнает. Да только вот если узнает – худо придется. Теперь язычников гоняют, как паршивых собак. И до смертоубийства доходит, ежели кто особо упрямый. А сколько их по острогам гниет – Бог знает! Не понимаю я все ж, зачем так гнать людей за веру...

– Отчего ж это так случилось? – удивился Всеслав.

– Да видишь, так наши князья думают народ объединить. Чтоб все были братьями по вере. А того им в голову нейдет, что сначала надо самим объединиться, а уж за народом-то дело не станет! Недаром говорят – князья дерутся, а у гридней чубы трещат.