Марина Александрова - Кольцо странника

Любовная досада обуяла витязя. Вот она какая, оказывается! Манит дерзким смехом, язвит нежной прелестью – язычница, некрещеная, лесная дикарка! Стиснув зубы от горькой обиды, Всеслав пошел прочь, не разбирая дороги, ломился, как медведь, через заросли колючие, через бурелом, словно сбежать хотел от себя.

Но от людей на этом островочке не скроешься – сквозь ветви увидел новые огоньки костров. Вроде бы в такую глушь забрался, тут бы и пасть лицом в землю, выкрикивая и выплакивая ей, родимой, жалобы на свою непутевую жизнь, на неудачную любовь... Но и тут – веселятся, поют песни, любятся! Правда, шума не слышно что-то, не слышно и голосов.

Всеслав потер заслезившиеся глаза. Что за притча! Только что вроде были костры, и нет их уже. Темно, тихо, глухой стеной стоит чародейный лес.

– Наваждение дьявольское... – прошептал Всеслав и рванулся было бежать назад, в деревню, но не тут-то было. Лес не пускал, ощетинившись ветвями, словно еж, выставил навстречу ворогу сотни зазубренных колючек. Всеслав всем телом бросался на вставшую перед ним стену, обезумел совсем, положив себе: вырваться из этого дьявольского места или умереть. Но лес не ранил его, не убивал – ветви мягко отталкивали в сторону, хотя и пройти не давали. Совсем выбившись из сил, Всеслав огляделся – спит он, что ли, и сон ему сниться?

Сквозь заросли орешника снова подмигнул ему теплый огонек костра, и Всеслав, перекрестившись, пошел к нему.

У костра сидели люди, и у Всеслава отлегло от сердца. Все ж не морок проклятый, а обычный костер. Но подойдя, испугался еще больше – люди-то чудные были!

Старец, до самых глаз бородой заросший, оглянулся на него и позвал, поманил рукой. Ног под собой не чуя, Всеслав пошел на зов. Рядом со старцем другой сидел, помоложе, пристально смотрел в костер. У него окладистая золотистая борода, не спеша он выбирал из нее веточки какие-то, листочки и кидал в костер. В странном, небывало голубоватом свете костра разглядел перетрухнувший Всеслав и юношу, и молоденькую девчонку – босоногая, рыжие волосы распущены по плечам, как медные змейки, вьются.

Девчонка жарила на угольях куски мяса. Дух шел сытный, у Всеслава сразу рот наполнился слюной. Как душа не дрожит, а брюхо своего просит!

– Мир тебе, добрый человек, – сказал старец и предложил сесть. – Потрапезуй с нами в эту славную ночь, не побрезгуй.

Отказываться страшно было, да и куда уйдешь? Стеной встал за спиной лес. Присел к костру.

– Лада! – кликнул тот, заросший, и Всеслав дрогнул. Но оказалось, звали босоногую девушку. – Поднеси гостю нашего угощения.

Тезка возлюбленной Всеслава поднесла ему на деревянном резном блюде кусок шипящего, вкусно пахнущего мяса, чашу с медом. И опять – страшно было есть, неизвестно, каким мясом угостят в этой глуши. Хоть и клялась Лада, что не приносят даже самые закоренелые язычники человеческих жертв, а все равно страшно. Вдруг поймали проезжего купчика, завалили его, как кабанчика, а теперь потчуют? Оскоромишься так-то, потом греха не замолишь...

Но пересилил себя Всеслав, выбросил из головы глупые бредни. Деваться-то некуда! Отрезал своим ножом кус мяса, потянул в рот. На вкус вроде обычное мясо, слегка недожаренная оленина. И медовуха сладкая, крепкая, туманит голову с первого глотка и холодная, точно только что с погреба принесена.

– Вот и мило, вот и славно... – бормотал старец, подкидывал щепочки в костер. – Нравится тебе наше угощение?

Всеслав только кивнул – рот был набит. Некоторое время погодя, прожевав, спросил:

– Далеко я от деревни-то зашел?

Ответил ему тот рыжебородый, что помоложе, и голос его был, как завывание ветра в ветвях, как шум дождя по заколосившейся ниве... Древние чары послышались Всеславу в этом голосе, хоть сказал он совсем обычное.

– Да нет, недалече. Ты, видать, кружным путем шел. Али цветок папоротника искал, клад хотел откопать?

– Клад? – удивился Всеслав. – Нет, я просто так – шел, куда глаза глядят.

– А то смотри, в такую ночь все бывает. Можно и клад, коль захочешь. Боги нынче добрые...

Засмеялись все разом, а Всеслав отчего-то насупился. Старец, который тут, видать, за главного почитался, поднял свою чашу.

– Пьем во славу бога Купалы! – возгласил он. – Много у него дела сегодня, ходит он там, где люди справляют праздник – веселит их сердца, связывает души. Слава Купале!

– Слава Купале! – точно эхо, откликнулись остальные. Один Всеслав молчал, все также насупившись. Знал, что на рожон прет, надо бы тоже повторить здравицу. Но упрямство проклятое сильней оказалось разума.