Сири Джеймс - Потерянные мемуары Джейн Остин

Ход повествования подводит меня ко второму, еще более душераздирающему событию, которое необратимо изменило мою жизнь, равно как судьбы матери и сестры, — дню, когда умер мой возлюбленный отец.

В семьдесят четыре года Джордж Остин оставался еще весьма деятельным мужчиной с копной роскошных белоснежных волос, блестящими умными глазами, ласковой благосклонной улыбкой и превосходным чувством юмора, которое вызывало восхищение всех его знакомых. Временами он страдал от жара и забывчивости, но неизменно поправлялся и получал немалое удовольствие от своей отставки и наших скитаний.

В субботу, 19 января 1805 года, отец вновь заболел, возобновились его жалобы на лихорадку. На следующее утро ему сделалось настолько лучше, что он, опираясь на трость, встал и принялся бродить но нашим комнатам на Грин-Парк-Билдингс-Ист. Но к вечеру жар усилился, и отец лег в постель, мучимый дрожью и сильнейшей слабостью. Моя мать, Кассандра и я, глубоко встревоженные его состоянием, по очереди ухаживали за ним всю ночь и старались облегчить его страдания.

Я никогда не забуду последних слов, с которыми он обратился ко мне.

— Джейн, — произнес он, когда я сидела у изголовья и нежно вытирала лихорадочный пот с его лба. — Прости меня. Пожалуйста, прости.

Он мог лишь хрипло шептать, дыхание его было прерывистым.

— Мне не за что прощать вас, папа, — ответила я.

Я верила, более того, настаивала, что он поправится, а если и нет, надеялась, что в свои последние часы он не станет терзаться судьбой тех, кого оставит здесь. Наверняка он прекрасно понимал, что, когда покинет этот мир, его семья окажется в отчаянном финансовом положении. Но к счастью, столь низменные материи не занимали его мысли. По-видимому, он даже не подозревал о тяжести своего состояния и о том, что может в любой миг расстаться с самыми любимыми, нежно лелеемыми женой и детьми.

— Прости меня, Джейн, — повторил он, — что я до сих пор не помог тебе с твоими книгами.

— Моими книгами? — с немалым удивлением переспросила я.

Он имел в виду три рукописи, написанные мной когда-то, рукописи, которые были всего лишь ранними опытами и, как я знала, не заслуживали публикации. Доказательства тому я получила несколько лет назад, когда одну из них, «Первые впечатления», отец предложил издателю, а тот отклонил ее и быстро вернул назад. Другую, «Сьюзен», моему брату Генри удалось продать за десять фунтов, но в свет она так и не вышла. Все они нуждались в переработке и сейчас хранились вместе с коллекцией других юношеских работ в прочном ларце, который повсюду следовал за мной.

— Прошу вас, папа, не думайте о моих книгах.

— Я не могу не думать о них, — с усилием произнес он. — У тебя есть дар, Джейн. Не забывай об этом.

Я знала, что намерения у него самые добрые, но его слова были продиктованы отцовской гордостью и любовью. Все мои братья превосходно писали, мои же труды не представляли особого интереса.

— Все, доселе написанное мной, кажется не имеющим ни малейшей ценности, помимо разве что семейного развлечения. С меня довольно. Я поклялась впредь ограничить свои упражнения с пером исключительно корреспонденцией.

Отец на мгновение закрыл глаза и покачал головой.

— Это стало бы серьезной ошибкой. Твои труды должны быть изданы. Когда мне станет лучше, я лично пригляжу за тем, чтобы их опубликовали.

К утру он скончался.

Смерть моего отца не только стала великим несчастьем для всей семьи, но и оказала поистине пагубное воздействие на финансовое положение трех женщин, находившихся под его опекой. После отставки его приход в Стивентоне перешел к преемнику, моему старшему брату Джеймсу, а скромная ежегодная пенсия отца покинула нас вместе с ним самим.

— Сорок лет он был светом моей жизни, моим возлюбленным, моим якорем! — всхлипывала мать, промокая красные опухшие глаза носовым платком, когда мы сидели в гостиной с братьями Джеймсом и Генри после похорон в Уолкотской церкви. — Остаться без него, и так внезапно! Как теперь жить?

— Весьма тяжелый удар: он был превосходным отцом, — признал Джеймс, поставив чашечку чая на стол.

Джеймс, сорокалетний викарий, серьезный, важный и надежный, не раздумывая оставил жену и детей в Стивентоне, дабы разделить с нами горечь утраты.

— Но нам должно найти утешение во внезапности случившегося, — возразил Генри.

В тридцать три года он был самым остроумным, честолюбивым, обаятельным и неунывающим из моих братьев, а на мой взгляд, еще и самым красивым.